Лунный парк

– Когда ты у нас поселился, все изменилось, – бормотал он, стараясь сдержать дрожь.

– Я знаю, я знаю.

– Мне это не нравилось.

– Знаю.

– И ты пугаешь меня. Ты всегда такой злобный. Это ужасно.

– Этого больше не будет. Я изменюсь, хорошо?

– Как? Зачем? Чего ради?

– Потому что… – И тут я сам понял почему. – Потому что, если я этого не сделаю, все обрушится.

Я подавил всхлип, но глаза мои уже налились слезами, и когда лицо Робби исказилось, я нагнулся и обнял его с такой силой, что сквозь слои школьной формы почувствовал его ребра, а когда я уже хотел разжать объятия, он прильнул ко мне и заплакал. Рыдал он жутко, чуть не задыхаясь. Мы уперлись друг в друга и крепко зажмурились.

Что-то таяло меж нами – барьер начал стираться. Я стал надеяться, что со стороны сына это означает шаг к прощению.

Робби нервно всхлипывал, потом рыдания стихли, и он отвернулся, весь красный, выбившийся из сил. Но слезы полились снова, заставив его согнуться. Он спрятал лицо в ладони и шептал проклятия, а я потянулся, чтоб снова обнять его. Перестав плакать, он убрал руки от лица и посмотрел на меня почти что с нежностью, и я поверил, что он не держит от меня секретов.

Весь мир открылся для меня в одно мгновение.

Я перестал быть нежеланным визитером.

Счастье теперь казалось возможным, потому что у Робби – наконец-то – появился отец и тяжкое бремя пало с его плеч.

Ну конечно, думал я, мы всегда любили друг друга.

Что заставило тебя так думать в этот ноябрьский день?

Это потом спрашивал меня писатель.

Потому что в улыбке, овладевшей лицом моего сына, не было предательства.

Но разве глаза твои не затуманились слезами? Был ли ты уверен в точности своей оценки? Или ты просто безумно хотел в это поверить?

Неужели ты не осознавал: даже если тебе казалось, что ты излечился, до прозрения еще очень далеко?

Это правда: Робби отражался в каждой слезинке, и у каждого лица было свое выражение.

Но когда мы ехали домой, не говоря ни слова, казалось, что это первый раз, когда мы можем спокойно молчать друг с другом. Все остальное не имело значения.

22. Интермедия

Мы толком не знали друг друга, ведь семьей мы еще не стали. Мы были просто кучкой выживших в безымянном мире. Но прошлое постепенно стиралось, и на его место заступала новая жизнь. Новый мир ждал, когда мы его заселим. Напряжение надломилось, и свет в доме стал чище. Нас учили новому языку. Робби отвел меня в свою комнату, чтобы показать безобидные файлы, которые я ошибочно принял за что-то зловещее, и я не стал говорить ему, что компьютер сломался; когда же это проявилось, Робби воспринял это спокойно, просто пожал плечами; а когда Марта привезла Сару домой после бальных танцев и Сара пошла в свою комнату, чтоб переодеться в пижаму, никаких жалоб насчет пропавшей игрушки не последовало. Ни Робби, ни я никому не обмолвились о сцене, которая разыгралась в машине возле Бакли, но казалось, что все и так известно, потому что все домашние стали счастливее. (Например: домой Сара принесла рисунки морской звезды на жемчужно-белом пляже под ночным небом, полным сверкающих светил.) Роза приготовила вегетарианскую лазанью и присоединилась к ужину, и поскольку я не ел весь день, то проголодался не на шутку. Марта умело направляла спокойный разговор, и как только все доели, из Торонто позвонила Джейн. Она поговорила с Сарой («Мамочка, папа Кейтлин развелся»), и с Робби («Все в порядке»), и с Мартой, а когда дети ушли из кухни, я взял трубку и рассказал ей о нашем разговоре с сыном (не объясняя причин, которые заставили меня этот разговор затеять), и Джейн как будто бы порадовалась («Ну и как тебе?» – «Чувствую себя на свои годы» – «Это хорошо, Брет» – «Я скучаю по тебе»).

Марта уложила Сару в кровать, и дочка Джейн помахала мне из-под одеяла, и я помахал ей в ответ и почувствовал себя исцеленным (она только и сказала: «Ночи»), и Марта удивленно улыбалась, кода я вывел ее ручку и, наигранно кивая, сообщил, что «завтра мы снова будем все вместе». (Не по себе на Эльсинор-лейн, 307, было только Виктору, он бродил по заднему двору и поминутно останавливался облаять лес за туманной поляной, потому что нечто оставило следы.) Новый бриз пронесся по дому, который без Джейн казался таким пустым, но она скоро вернется, думал я, лежа в ванне. Все, что было раньше, – это обрывки сна, вздохнул я довольный, лежа в мраморной ванне, быстро наполняющейся теплой водой. И вот сон закончился. (Ты прав, сказал писатель, закончился.) Прежде чем лечь спать, я пошел проверить, все ли в порядке с детьми, – порыв новый и непроизвольный. Сара уже спала, я прошел через ее комнату, миновал ванную, соединявшую комнаты ее и брата, и сказал Робби, что он может не ложиться, пока не сделает домашнее задание. И не было ни ненависти, ни недопонимания, ни демагогии – он просто кивнул. Слезы у меня в глазах снова затуманили Робби. Его понимание, его простой и ясный взгляд – чтобы вызвать их, этого было достаточно. Я вышел в коридор, мягко закрыл за собой дверь и подождал, пока щелкнет замок, но так и не дождался. В кухне я нашел бутылку красного вина, открыл ее и налил себе большой бокал. Вино послужит мне мягким снотворным. Я выпью его, глядя повторение «Друзей», и засну, а завтра все будет по-другому. В 11:25 писатель потребовал, чтоб я переключил на местные новости, где рассказывалось, что в поле возле Пирса, там, где мы избавились от игрушки, была найдена расчлененная лошадь. Тут же все вернулось: на экране поделенное напополам небо, вороны слетают с телефонных проводов на землю и танцуют почти синхронно на крышах патрульных машин, припаркованных у обочины шоссе, где зеваки вытягивают шеи, и камера дает крупный план кучи останков, осторожно скользя по кровавому месиву, и местный фермер, глаза на мокром месте, пожимает плечами и говорит репортеру, что сперва решили, будто «эта лошадь родила», так ее «разорвало», но потом пошли толки о жертвоприношении, и когда я начал уже реагировать на эту новость, в кабинете зазвенел телефон.

23. Телефонный звонок

Звонил мобильный. Он лежал на столе и ждал, пока я его возьму.

Воображение все еще рисовало поле возле шоссе, и ответил я рассеянно:

– Алло?

Послышалось дыхание.

– Алло?

– Брет? – тихо спросил голос.

– Да. Кто это?

Пауза.

– Алло?

В трубке переплелись звуки ветра и помехи связи. Я оторвал трубку от уха и проверил входящий номер. Звонили с сотового Эйми Лайт.

– Кто это? – Я упал в кресло, но даже не заметил этого. Сердце мое стучало слишком быстро. Я решил, что смогу его утихомирить, если сожму кулак.

– Эйми?

– Нет.

Пауза. Помехи. Ветер.

Я наклонился и произнес имя:

– Клейтон?

– Это одно из моих имен. – Не голос – лед.

Я встал.

– Что это значит? Это Клейтон или нет?

– Я во всем. Я в каждом. – Пауза с помехами. – Даже в тебе.

От этого замечания страх принял повседневный, доброжелательный тон. Я не хотел вступать в конфликт с кем бы то ни было. Сыграю тупого.

Притворюсь, что разговариваю с кем-то другим. Я затрясся так сильно, что говорить ровным голосом стало практически невозможно.

– Где ты? – Я подошел к окну. – С тех пор как ты заходил в мой кабинет, я больше тебя не видел.

– Видел, видел. – Теперь голос звучал до странного глубоко.

Я помолчал.

– Нет… то есть где я мог тебя видеть?

– Ты получил рукопись?

– Да-да. Получил. Где ты? – Я зачем-то взял ручку, но она выскочила из трясущихся пальцев.

– Везде.

Это было произнесено таким жутким голосом, что мне пришлось собраться с мыслями, прежде чем вернуться к наигранно невежественной манере. Голос был рогат и покрыт чешуей. Этот голос возник из пламени. Он вызывал страх, разлагающий меня на составные.

– Подожди-ка, – сказал я. – Да, наверно, я тебя видел. Это ты был в нашем доме в воскресенье вечером?

– В «нашем» доме? – изобразил удивление голос. – Весьма интересная фраза, открытая для разнообразнейших интерпретаций.

Я опустил жалюзи. Снова сел в кресло и так же быстро поднялся. Я больше не мог сдерживаться. Решил подыграть. Голос мой зазвучал излишне напористо.

– Это… Патрик?

– Нас много.

– Так… и что ты делал той ночью в нашем доме? – спросил я как ни в чем не бывало. – Что ты делал в комнате моего сына?

– Не я приходил той ночью, Брет. Это было нечто другое.

– Тогда… что же?

– Нечто, что к нашему делу не относится.

– Вашему делу? Какому делу? Не понимаю.

– Ты прочел рукопись, Брет?

– С мальчиками это из-за вас происходит? – Я крепко зажмурился.

– С мальчиками?

Я перебил его вопрос новым вопросом. Голос был на грани, которую мог в любой момент переступить.

– Пропавшими мальчиками. Это вы…

Голос как будто не ждал этого вопроса. Казалось, голос предполагал, что я знаю, к чему ведет правда в данной ситуации.

– Нет, Брет. Ты снова ищешь не там. Где нужно.

– А где мне искать?

– Открой глаза. Перестань искать в темной комнате то, чего нет.

– Где мальчики? – спросил я. – Ты знаешь?

– Спроси у своего сына. Он знает.

Страх повернулся злобным бочком.

– Не верю.

– Это будет твое низвержение.

Писатель убежал. Он испугался и теперь прятался где-то и оттуда покрикивал.

– Что ты имеешь в виду? Мое низвержение? Ты мне угрожаешь?

– Я так понимаю, тебя навещал детектив Кимболл, – беспечно продолжал голос. – Он тебе обо мне рассказывал?