Лунный плантатор

— Знаешь как это называется? — сурово спросил ангел. — Знаешь? — и больно ткнул Бобрикова пистолетом в живот.

— Как?

— Взятка при исполнении.

— При исполнении чего? — не понял Бобриков. — Служебных обязанностей? Вы же не из милиции!

— При исполнении приговора, папаша! — ангел сплюнул. — Ну, это… Короче. Заболтался я тут с тобой…

— Это не взятка. Это деловое предложение. Две тысячи!

— Ну… В общем… Ты понял.

— Три тысячи!

— Нет, вы посмотрите только на него! — воскликнул ангел. — Он еще тут торговаться будет!

— Четыре тысячи! У меня больше нет, — задергался Бобриков. — Правда, нет!

— На нет и суда нет!

— Тогда… Тогда… — Бобриков набрал в грудь побольше воздуха. — Тогда пять тысяч и вы убираете мою жену!

— Вот это уже разговор, — сказал ангел. — Вот это уже деловое предложение! Ты вовремя просек, папаша, что я беру деньги ЗА РАБОТУ, а не за то, что от нее отказываюсь.

— Хорошо, — сказал Бобриков и трясущимися руками достал из внутреннего кармана бумажник. — Здесь тысяча, — он протянул ангелу деньги и еще четыре в багажнике машины, в тайнике за знаком аварийной остановки.

— Пойдем, — благодушно сказал ангел и проводил вымокшего под дождем Бобрикова до багажника.

Иван Иваныч открыл багажник, достал деньги из тайника и протянул их ангелу. — Четыре тысячи. Ровно.

— А не дорого? За жену-то? — с усмешкой спросил ангел. — Она ведь за тебя в пять раз меньше заплатила.

— Она мне всегда дорого обходилась, — буркнул Бобриков. — Сука.

— А теперь, — сказал ангел. — Садись в свою машину и сиди тихо десять минут. Понял?

— Понял, — кивнул Бобриков. — А когда мне ждать… Ну… Этого… Исполнения вашего приговора… Я про жену… — на всякий случай добавил Иван Иваныч.

— Не нашего приговора, а ВАШЕГО приговора, — уточнил ангел. — Со дня на день!

— А вы точно, все сделаете? — осторожно спросил Иван Иваныч.

— Папаша, — зло сказал ангел. — Не на базаре. Не обманут. Садитесь в машину.

Ангел подождал пока вымокший как курица Иван Иваны заберется в свою «Тойоту» и пошел к джипу.

— Поехали! — сказал он второму ангелу. — Быстро.

Перепуганную Натку не нужно было долго уговаривать. Она прыгнула за руль, Родик уселся на место пассажира с водителем и внедорожник, взревев всей мощью своего двухсотсильного дизеля, сорвался с места и вылетел со двора.

Иван Иваны, оглянулся, попытался рассмотреть номера на джипе но они безнадежно было заляпаны грязью. Обождав еще минут пять Иван Иваныч покинул автомобильчик и быстро-быстро забежал в парадную. Дома он не снимая ботинок, оставляя мокрые следы на ворсистом персидском ковре, прошел в гостиную, откопал на стеллаже среди прочих книг псалтырь и бросил его жене, как всегда торчавшей у телефона, на колени.

— На, — сказал он. — Что бы к утру выучила наизусть «Отче наш»!

— Это еще зачем? — спросила она.

— Там узнаешь! — рявкнул Иван Иваныч.

* * *

— Примерно таким вот образом, — довольно проговорил Родион сбрасывая с себя непромокаемый плащ и кидая его на заднее сиденье джипа в след за игрушечным пистолетом Наткиного сына. — Передашь Женьке спасибо от дяди Родиона. Дескать мы тут его арсеналом ненадолго воспользовались. Помповое ружье вообще как настоящее! Ну и нагнала ты им страху на этого чудика! — воскликнул Родик.

— А сам еще больше испугалась, — сказала Ната. — А если он сейчас в милицию побежит. — Нас же через десять минут по всему городу будут разыскивать!

— Не будут, — пообещал Родик. — Что он им скажет? Что только, что заказал килерам свою жену? Каков засранец, а?

— Ну, — сказала Ната. — Все равно боязно.

— Не бойся, — усмехнулся Родик. — Во имя великой цели приходится играть на грани фола.

— А что сейчас? — спросила Ната.

— Сейчас заезжаем на автомойку и, что бы машина твоего ненаглядного мужа блестела как у кота сама знаешь что!

— Фи, — Натка брезгливо поморщилась. — Твой солдафонский юмор не переношу!

— Зато у нас теперь много денежек! — Родик с удовольствием потер руки.

— А если бы он отказался платить? — спросила Натка.

— Ну первые двое же не отказались? — резонно возразил Родион. — Психологию надо было в институте изучать, а не дурью маяться! — поучительно проговорил Родик.

— А если бы все таки отказался?

— Ну отказался бы… Ну и что? — Родион пожал плечами. — Что нам трудно до следующего баклана доехать? А? Та-а-а-к… Кто у нас там дальше на очереди? Дай-ка списочек посмотреть!

Глава двадцать третья Из которой становится ясно, что шакал шакалу не волк, а друг и, можно сказать, соратник. И в которой читатель узнает о том, как на кончике пера может уместится миллион людей

С Петром Алексеевичем Семибабой Родион познакомился случайно. В баре на третьем этаже Петербургского Дома журналистов. Настолько случайно, насколько случайность соответствует истине: «На ловца и зверь бежит».

… — Понимаете, молодой человек, — Семибаба вальяжно развалился на стуле и манерно щелкнув тонкой пластинкой платиновой зажигалки так же манерно прикурил длинную ароматную сигарку. — Журналистика, такая штука, — Семибаба помедлил выпуская дым. — Что заниматься ею могут либо умы чрезвычайно изощренные, либо совершеннейшие бездари. Вам понятно? — Петр Алексеевич пристально посмотрел на Родиона, так словно только, что открыл ему какую-то важную истину до которой Родион без него ни за, что бы сам не додумался.

Глаза у Семибабы были влажные и маслянистые. Странное сочетание глубочайшей мировой скорби по невинно убиенным и утонченной старческой похоти патологического импотента. Человеку попавшему под перекрестный огонь этого взгляда начинало казаться, что он совершил нечто постыдное и такое смывается только кровью.

Родик легко выдержал этот взгляд, но на вопрос Семибабы предпочел не отвечать давая понять, что вопрос этот, само собой, риторический.

Два кусочка сахара полетели в керамическую чашку с кофе. Родик невозмутимо принялся размешивать сахар ложечкой, предоставляя Семибабе возможность выдержать театральную паузу.

— А вы мне нравитесь, молодой человек, — сказал Семибаба и уголки его аристократического рта чуть вздернулись в усмешке.

— Вы мне тоже, — в тон ему ответил Родион и положив ложечку на блюдце сделал несколько глотков из чашки.

— Умница, — похвалил Петр Алексеевич и затянулся сигаркой. — Не теряете нить.

— Не сочтите за бестактность, — Родион продолжил разговор. — Вы относите себя к умам изощренным?

— Молодой человек, — Семибаба стряхнул с сигарки столбик бархатного пепла. — Я тридцать лет в журналистике. В разное время мои опусы награждались всевозможными государственными премиями. Я обласкан власть предержащими. Мое перо по праву можно считать золотым. Да, что золотым! Платиновым! — Петр Алексеевич многозначительно постучал пальцем по лежащей на столе зажигалке. — Но увы — я совершеннейшая бездарность. Так, что вы прощены. Хотя за комплимент — спасибо, — усмехнулся Семибаба, и элегантно повернувшись в пол оборота к буфетчице за стойкой громко произнес. — Аннушка, солнышко! Еще пол ста коньячку, будь добра!