Львиное Око

Письмо было датировано Днем всех святых 1912 года.

«Дорогой дядя Гельмут,— читал я письмо, написанное размашистым почерком Хоффера. — Вы будете бранить меня за то, что я увлекся такой светской женщиной, как Мата Хари. Я знаю, не такую партию вы желали бы для своего племянника, но как счастлив будет тот мужчина, которого она изберет. Съездите в Берлин — и вы сами в этом убедитесь. В феврале следующего года она будет выступать в театре „Винтергартен“. Она БОГАТА, очаровательна, и, как я надеюсь, со временем ее можно будет убедить вернуться в Париж. На ее приемы ходят все. Бедная дама потеряла близкого РОДСТВЕННИКА и она БЕЗУТЕШНА».

— Пишет какую-то чушь этот Хоффер, — проговорил Адам.

— Ничего подобного, — возразил Гельмут Краузе, пощелкивая по желтым зубам ногтями в пятнах никотина. — Он служил «почтовым ящиком» еще во времена Штибера, это чрезвычайно надежный агент. Он предупредил, что план организовать забастовки на железных дорогах во Франции обречен на провал, в то время как все были уверены, что операция пройдет успешно. А ведь наши наблюдатели были на каждом полустанке. Так что прислушивайтесь к его словам.

— Ну что ж, — произнес я. — Дама на мели, не имеет любовника и может оказаться полезной в Париже, попав в руки нужного человека, в случае войны…

— С началомвойны, — поправил меня Адам назидательным тоном, который свойствен лишь прусским юнкерам.

— Она по-прежнему находится в центре внимания и очаровывает всех, — продолжал я, не слушая фон Рихтера. — Кто же этот «близкий родственник» — ее импресарио Лябог или же очередной любовник? — Ленивой походкой я подошел к единственному окну. Кабинет Краузе был тесным и непритязательным, а обстановка — всего два письменных стола, за которыми сидели шеф и его помощник, на первый взгляд занятые изучением нидерландских паспортов. Это было отличным прикрытием для штаб-квартиры разведывательной сети, действовавшей в Голландии.

Краузе улыбнулся, вернее, растянул свои тонкие губы, обнажив редко расставленные резцы, из-за чего он немного пришепетывал.

— Вам и карты в руки, ван Веель.

— Не хотелось бы, сударь. — Мне действительно не хотелось портить сладостное воспоминание. Ведь насилие — это разовое удовольствие. Мне не хотелось дважды получать деньги за любовные объятия с одной и той же женщиной. Хотя деньги Карла, полученные за прядь волос Мата Хари, я давно истратил.

— Доротеенштрассе? — словно раздумывая вслух, проговорил мой шеф, который никогда не придавал значения мнению своих платных агентов.

Я прикинул, стоит ли использовать Мата Хари в публичном доме на Доротеенштрассе, где наши самые хорошенькие проститутки соблазняли мелкую сошку. Например, русских. Нет, в каких бы стесненных обстоятельствах ни находилась Мата Хари, в такое заведение она ни за что не пойдет. Кроме того, она была слишком приметной.

— Нет, сударь, думаю, это не для нее, — осторожно ответил я. Все мы привыкли прислушиваться к словам этого толстенького, со свиными глазками человечка. Он обладал тонкой интуицией и проницательным умом.

— Хорошо. Устроим вам встречу с ней в феврале. Тогда и решите, как использовать ее наилучшим образом. — Он повернулся ко мне спиной, и я увидел три похожие на сосиски складки сала на загривке и покрытые перхотью плечи. — Захватите ван Вееля на выходные дни, фон Рихтер. Я хочу, чтобы вы стали близкими друзьями.

В этих словах приказа, отданного своим аристократическим помощникам, не было иронии. Краузе было совершенно наплевать на то, нравимся мы друг другу или нет. Как истый пруссак, высокомерный фон Рихтер презирал всякого, кто предавал свою родину. В его глазах я был предателем своего отца, голландца. Что касается меня, то я не жаловал хромых, хворых и кривых, а Адам был хилым, страдал язвой желудка и был слеп на один глаз. Непригодный к военной службе, он выполнял иные обязанности. Ему надлежало изобразить из себя моего друга, и он выполнял это распоряжение.

Уж не был ли я томим тоской по родине моей матери? У ее родителей было такое же поместье, как и у фон Рихтеров. Огромный, безобразный, квадратный дом, возможно, был тем самым, что изображен на фотографиях, которые показывала мне родительница. Вестибюль баронского гнезда украшали такие же оленьи рога, кабаньи клыки и головы. В лесах моей матери росли такие же высокие деревья, и они были такими же ухоженными. Такие же исполненные достоинства крестьяне такими же заученными движениями поправляли волосы и так же называли отпрысков помещиков хозяевами.

Граф фон Рихтер, отчим и дядя Адама, говорил лишь об урожае и дренаже. Мать Адама, вышедшая за графа после смерти мужа, казалась печальной и поглощенной собственными мыслями. Хотя из-за болезни она облысела и носила вечно сбитый на бок парик, она мне понравилась. У графа и графини был и общий ребенок, девочка. Но сводную сестру Адама я увидел лишь во время обеда. Когда Эльза вошла в столовую, бесхитростная, худенькая и идеальная, я тотчас подумал о женитьбе на ней.

Она больше походила на юношу, чем на девушку, — стройная, как тростинка, строгая, с узкими бедрами. Такой посадки, как у нее, я не видел больше ни у кого. Она была чиста, как долина, овеваемая от реки до моря постоянными ветрами, как горные реки, где из воды выпрыгивает форель, на лету хватая мух, и где чувствуется близость неба. Всю свою нежность она отдавала своим собакам, скакунам и огромному дымчатому коту по имени Грималькин, а преданность — родителям.

Я был без ума от нее. Влюбился по уши, точно какой-нибудь зеленый юнец, ни разу не оседлавший сладостного женского тела. Она стала моей мечтой, моим идеалом.

Родители ее относились ко мне, как к возможному жениху. Хотя я был беден, они, казалось, радовались моему выбору. Во всяком случае, мой герб оказался таким же древним, как и герб их рода. Кроме того, выяснилось, что мы дальние родственники по материнской линии. Эльзе было всего девятнадцать, мне на двадцать лет больше. Но разве для столь чистой и нежной девушки сыщешь более подходящую партию, чем шалопай, который успел перебеситься, но остался достойным своего имени?

К моему удивлению, Адам поощрял мои намерения и, хотя сам редко приезжал в поместье вместе со мной, благосклонно относился к моим поездкам к ним на субботу и воскресенье.

— Я не люблю возиться с землей, — заявил он, — и согласился отказаться от своих претензий в пользу Эльзы. При условии, что она найдет подходящую партию.

Я уже видел себя владельцем этого дома, обладателем плодородной ухоженной земли. И Эльзы. Я терпеливо ухаживал за ней, вызывая бледный румянец на прозрачной ее коже, мимолетную улыбку, иногда появлявшуюся на ее тонких губах. Робость ее околдовала меня.

Став впервые в жизни по-настоящему счастливым человеком, я подобрел душой. Не знаю, сколько времени прошло после того, как я впервые встретил ее, — пожалуй, несколько недель, — прежде чем, склонившись с седла, я коснулся невинных губ Эльзы своими губами.

Это произошло на следующий день после того, как выпал первый снег — в том году зима наступила поздно. На ярко-синем, как на полотнах Фрагонара, небе светило солнце, оживляя пейзаж XVIII века. На деревьях висели сосульки, сверкавшие, точно хрустальные канделябры; лесные тропы покрывал мягкий, как лепестки цветов, белый ковер. Чистота пробуждала радость, а не строгую торжественность, и я поцеловал девушку, которую скоро собирался назвать своей женой.