Львы Аль-Рассана. Тигана

Он покорно сел, но затем, повинуясь сильному порыву, встал, взял бутылку и бокал, подошел и сел рядом с Аммаром. Ибн Хайран допивал последние капли вина, Альвар снова наполнил его бокал.

— Живи спокойно, милостью божьей, старый друг, — сказал ему Аммар с печальной улыбкой. — Прими мою любовь и добрые пожелания, сегодня и всегда.

Альвар кивнул.

— Сделаешь кое-что для меня? — спросил он. — Я знаю, что сегодня праздник. Это был хороший праздник. Но девочки ушли наверх с вашими мальчиками, и нам не нужно беспокоиться, что мы их разочаруем.

— И хорошо, — ответил Аммар серьезно.

Альвар фыркнул. Все подшучивали над ним по поводу его дочерей.

— Но, по правде говоря, этот день будет казаться мне фальшивым, если мы притворимся, будто ничего не произошло, не изменилось. Я не могу притворяться. Аммар, ты импровизировал для королей и халифов, окажи честь дню моего рождения и сделай то же для меня. Или я прошу слишком много?

Выражение лица Аммара изменилось. Он поставил свой бокал.

— Это мне ты окажешь честь, — тихо ответил он. — У тебя есть тема?

— Ты знаешь тему.

Обе женщины подошли ближе и теперь, закутавшись в шали, сели рядом на каменную скамью.

Воцарилось молчание. Они смотрели на ибн Хайрана и ждали. Сверху доносился смех их детей, звенел над садом из открытого окна.

Аммар произнес:

Спроси Фезану что стало с Фибасом, И где Ардена, и Лонза где? Где Рагоза, обитель учености, И остались ли там мудрецы? Где Картады стройные башни В красной долине власти? Где Серии праздничный шелк? Где Тудеска, Элвира, Алхаис, Где Силвенес сокрылся во тьме? Где дворов многочисленных арки, Совершенство садов Аль-Фонтаны? Фонтаны рыдают от горя, Как любовник при виде рассвета, Что его разлучает с любимой. Они в печаль погрузились По львам, ушедшим навеки, По возлюбленному Аль-Рассану, Который исчез навсегда.

Мерный, красивый голос смолк.

Альвар поднял глаза к небу. Показались первые звезды. Белая луна скоро взойдет над Сореникой. Сияет ли она над полуостровом к западу от них?

Время навалилось на него, подобно гире. Оба сына Родриго стали взрослыми. Один стал министром, другой — главнокомандующим Эспераньи. Они служат королю Рамиро Великому. А Родриго лежит в Эстереней, под статуей, под камнем.

Альвар снова наполнил свой бокал и поставил его нетронутым на скамью рядом с собой, в качестве жертвенного возлияния. Он встал, протянул руку Аммару, нога которого так до конца и не зажила после того боя в сумерках у Силвенеса.

— Пойдем, — произнес он. — Уже темно и холодно. Я думаю, нам всем нужен свет, и дети.

Он увидел, что Джеана поставила свой бокал на стол рядом с собой, как это сделал он. Мариза провела их в дом. Тихо сказала что-то слугам. В тот вечер они ужинали вместе в ярко освещенной комнате, где горели два камина, под смех своих сыновей и дочерей. Было уже очень поздно, когда Аммар и Джеана с детьми ушли домой; их дом стоял совсем близко от дома Альвара.

Альвар слушал, как Мариза и няня укладывают двух слишком возбужденных молодых девушек. Он поднялся наверх, чтобы пожелать дочерям спокойной ночи, а потом они с женой прошли по коридору в свою спальню и закрыли дверь, и задернули шторы, отгораживаясь от ночи.

Снаружи свет белой луны озарял двор, заливал воду и мелких, быстрых рыбок в воде. Серебрил оливы и фиги, высокий кипарис у покрытой плющом стены и поздние травы. И этот бледный свет падал на три бокала вина, которые нарочно оставили, наполненными до краев, на каменном столе, на каменной скамье и на краю фонтана…

Тигана

Ты бросишь все, к чему твои желанья

Стремились нежно; эту язву нам

Всего быстрей наносит лук изгнанья.

Ты

будешь знать, как горестен устам

Чужой ломоть, как трудно на чужбине

Сходить и восходить по ступеням.

Данте. Рай [1]

1

Пер. М. Лозинского.

Что может помнить пламя? Если оно помнит немного меньше необходимого, оно гаснет; если помнит немного больше необходимого, тоже гаснет. Если бы только оно могло научить нас, пока горит, как правильно помнить.

Джордж Сеферис. Моряк Стратис описывает человека.

ПРОЛОГ

Обе луны стояли высоко в небе, затмевая все звезды, кроме самых ярких. По обеим сторонам реки горели цепочки походных костров, уходящие далеко в ночь. Тихо струилась Дейза, ловила лунный свет и оранжевые огни костров и отражала их ровной волнистой рябью. И все лучи света стекались к нему, туда, где он сидел на речном берегу, обхватив руками колени, и думал о смерти и о минувшей жизни.

Ночь великолепная, думал Саэвар, глубоко вдыхая теплый летний воздух, запах воды, водяных цветов и растений, наблюдая за отражением голубого лунного света в серебристой реке, прислушиваясь к тихому шелесту течения Дейзы и поющим голосам у далеких костров. На другом берегу реки тоже поют, отметил он, вслушиваясь в голоса вражеских солдат, долетающие с севера. Странно, как трудно вложить ощущение абсолютного зла в эти мелодичные голоса и слепо ненавидеть их, как, по-видимому, положено солдату. Только он в действительности вовсе не солдат и никогда не умел ненавидеть.

Он не различал фигур на противоположном берегу, но видел костры, и несложно было понять, насколько к северу от Дейзы их больше, чем здесь, у него за спиной, где его сограждане ждали рассвета.

Почти наверняка — последнего. Саэвар не питал иллюзий, никто из них не питал иллюзий после той битвы у этой же реки пять дней назад. У них было лишь мужество и вождь, чья дерзкая отвага могла сравниться только с отвагой двух его молодых сыновей, находящихся здесь вместе с ним.

Оба были красивые мальчики. Саэвар пожалел, что ему так и не представился случай сделать хотя бы один их скульптурный портрет. Принца он, разумеется, ваял много раз. Принц называл его другом. Нельзя сказать, думал Саэвар, что он прожил бесполезную или пустую жизнь. У него было его искусство, оно давало радость и стимул к жизни, и за него он удостоился признания больших людей своей провинции, даже целого полуострова.

И любовь он тоже знал. Саэвар подумал о жене, а потом о двоих собственных детях. О дочери, чьи глаза открыли ему отчасти смысл жизни в тот день, пятнадцать лет назад, когда она родилась. И о сыне, слишком юном, чтобы позволить ему идти на север воевать. Саэвар вспомнил выражение лица мальчика, когда они расставались. Наверное, такое же выражение было и в его собственных глазах. Он тогда обнял обоих детей, потом долго молча обнимал жену; за эти годы все слова были сказаны уже много раз. Потом он отвернулся, быстро, чтобы они не увидели его слез, вскочил на коня, с непривычки неловко управляясь с мечом у бедра, и ускакал вместе с принцем на войну с теми, кто напал на них из-за моря.

Он услышал легкие шаги за спиной слева, приближавшиеся оттуда, где горели походные костры и голоса сплетались в песне под аккомпанемент сириньи. Саэвар обернулся.

— Осторожно, — негромко крикнул он. — Не то споткнешься о скульптора.

— Саэвар? — прошептал чей-то насмешливый голос. Голос, который он хорошо знал.

— Это я, милорд принц, — ответил он. — Вы можете припомнить другую, столь же великолепную ночь?

Валентин подошел — света было более чем достаточно, и все хорошо видно — и аккуратно опустился на траву рядом с ним.