Львы Аль-Рассана. Тигана

У него действительно был странный голос.

— Дэвин, — резко сказала Катриана. — Наклонись вперед. Дай мне посмотреть на тебя. — Она проверила одеяла: они накрывали ее до подбородка.

Он медленно наклонился вперед; свеча осветила его безумно растрепанные волосы, порванную рубаху и явственные царапины и следы зубов. Катриану охватил гнев, который постепенно сменился глубокой тревогой, которая не имела к Дэвину отношения. Во всяком случае, непосредственного отношения.

Она скрыла свои чувства за злым смехом.

— Она действительно бродила по дому, как я погляжу. У тебя такой вид, будто ты побывал на войне.

Он с усилием выдавил из себя улыбку, но его глаза оставались мрачными, она это видела даже при свече.

Это ее обеспокоило.

— В чем же тогда дело? — настаивала она с сарказмом. — Ты ее довел до бессилия и пришел сюда за добавкой? Могу тебе сказать…

— Нет, — поспешно перебил он. — Нет, не в этом дело. Это совсем не то, Катриана. Это была трудная ночь.

— Судя по твоему виду, трудная, — заметила она, вцепившись руками в одеяло.

Он упрямо продолжал настаивать:

— Не в этом смысле. Это так странно. Так сложно, думаю, я кое-чему здесь научился. Думаю…

— Дэвин, мне совсем не хочется выслушивать подробности! — Она рассердилась на себя за то, что подобные вещи заставляют ее так нервничать.

— Нет-нет. Не так, хотя да, вначале было так. Но, — он вздохнул, — по-моему, я узнал кое-что о том, что с нами сделали тираны. Не только Брандин и не только в Тигане. Альберико тоже. Они оба, и с нами всеми.

— Какое прозрение, — машинально пошутила она. — Наверное, она гораздо искуснее, чем ты воображал.

Это заставило его замолчать. Он снова откинулся на спинку кресла, и она больше не видела его лица. В наступившей тишине ее дыхание стало ровнее.

— Прости, — наконец произнесла она. — Я не хотела. Я устала. Сегодня мне снились плохие сны. Что ты от меня хочешь, Дэвин?

— Не знаю, — ответил он. — Наверное, просто хотел найти друга.

Снова Катриана почувствовала, что ее принуждают, и занервничала. Она подавила инстинктивное, нервное желание предложить ему пойти и написать письмо одной из дочерей Ровиго. Но ответила:

— В этом я никогда не была сильна, даже ребенком.

— Я тоже, — ответил он, снова наклоняясь вперед. Он привел волосы в некое подобие порядка. И сказал: — Но между нами есть нечто большее. Ты меня иногда ненавидишь.

Она почувствовала, как стукнуло ее сердце.

— Нет нужды обсуждать это, Дэвин. Я тебя не ненавижу.

— Иногда ненавидишь, — настаивал он тем же странным, упрямым тоном. — Из-за того, что произошло во дворце Сандрени. — Он помолчал и прерывисто вздохнул. — Потому что я был первым, с кем ты занималась любовью.

Она закрыла глаза. Безуспешно попыталась сделать так, чтобы это последнее предложение не было произнесено.

— Ты знал?

— Тогда — нет. Потом догадался.

Кусочки еще одной головоломки. Он терпеливо складывал их. Вычислил ее. Она открыла глаза и мрачно взглянула на него.

— И ты считаешь, что, обсуждая эту интересную тему, мы станем друзьями?

Он вздрогнул.

— Вероятно, нет. Не знаю. Я решил сказать тебе, что хотел бы этого. — Он помолчал. — Честно, я не знаю, Катриана. Мне очень жаль.

К ее изумлению, ее потрясение и гнев испарились. Она увидела, как он опять откинулся на спинку без сил, и она сделала то же самое, откинувшись на деревянное изголовье кровати. Немного подумала, удивляясь собственному спокойствию.

— Я не испытываю к тебе ненависти, Дэвин, — в конце концов сказала Катриана. — Правда, не испытываю. Ничего похожего. Это неловкое воспоминание, не стану отрицать, но не думаю, что оно когда-нибудь мешало нам в нашем деле. А ведь только это имеет значение, не так ли?

— Наверное, — ответил он. Она не видела его лица. — Если ничто другое не имеет значения.

— Я хочу сказать, что это правда, то, что я говорила: я никогда не умела дружить.

— Почему?

Снова кусочки головоломки. Но она ответила:

— Когда была девочкой, не знаю. Может, я стеснялась, может, была слишком гордой. Я никогда не чувствовала себя своей в нашей деревне, хотя это был единственный дом, который я знала. Но с тех пор, как Баэрд назвал мне Тигану, с тех пор, как я услышала это имя, для меня все остальное в мире перестало существовать. Только Тигана имеет значение.

Она почти слышала, как он это обдумывает.

— Лед — это для смерти и конца, — произнес Дэвин.

Именно эти слова сказала ей Альенор.

Он продолжал:

— Ты же живой человек, Катриана. У тебя есть сердце, жизнь, которую надо прожить, возможность дружить, даже любить. Почему ты отказываешься от всего ради одной лишь цели?

И она услышала собственный голос:

— Потому что мой отец никогда не сражался. Он убежал из Тиганы, словно трус, еще до битвы у реки.

Стоило ей произнести эти слова, как она готова была вырвать свой язык с корнем.

— О! — вырвалось у Дэвина.

— Ни слова, Дэвин! Не говори ни слова!

Он повиновался, сидел очень тихо, почти невидимый в глубине кресла. Внезапно Катриана задула свечу; теперь ей не хотелось света. А потом, благодаря темноте и благодаря его послушному молчанию, она постепенно сумела овладеть собой. Пройти мимо этого мгновения и не заплакать. Это отняло много времени в темноте, но в конце концов она смогла сделать глубокий, ровный вдох и поняла, что все в порядке.

— Спасибо, — произнесла она, не совсем понимая, за что благодарит его. Больше всего за молчание.

Ответа не последовало. Она подождала мгновение, потом тихо окликнула его по имени. Снова никакого ответа. Она прислушалась, потом различила его мерное, сонное дыхание.

У Катрианы хватило чувства юмора, чтобы осознать иронию случившегося. Но у него явно была трудная ночь, и не только в очевидном смысле слова.

Она подумала, не разбудить ли его и отослать обратно в его комнату. Если их увидят выходящими отсюда вместе утром, это, несомненно, вызовет удивление. Но Катриана обнаружила, что ей все равно. Она также поняла, что придает меньшее значение, чем ожидала, тому, что он узнал о ней одну правду и догадался о другой. Правду об ее отце, но больше о ней самой. Она удивилась, почему это ее почти совсем не беспокоит.