Львы и солнце (Преображение России - 14)
Шрифт:
– Видите ли, вот что, - как будто строго поглядела на него золотоволосая, но тут же усмехнулась доверчиво: - Шутка сказать тоже: со-рок ты-сяч!.. Если только вы не шутите?.. Нет? (Полезнов показал головой, что он серьезен). Очень жаль... Но я все-таки хотела бы посмотреть их... Знаете ли что?.. Я думаю, что найду вам денежного покупателя!
– Знаем мы этих денежных покупателей!
Мимо проходили многие, бойко и с подпрыгом, как ходят горожане в порядочный мороз, и, может, мимоходом кое-кто думал, что говорят у ворот дома № 24 двое очень хороших знакомых, потому что девица вынула вдруг
– Уверяю вас, что я кое-кому скажу, и, может быть, сегодня же их у вас заберут, а вы мне за это только покажите их, хорошо?.. Должна же я знать, черт возьми, какие они, эти львы ваши!
– Обыкновенные, - ответил Полезнов, несколько смущаясь.
– А так вы мне даже пуговицу можете отвертеть...
– Не знаю, за кого вы меня принимаете, - строго сказала девица.
– Я поэтесса, вот кто я!
– и сняла поспешно с пуговицы руку, причем и рука эта показалась Полезнову обиженной, так что он пожал виновато плечами и вздохнул.
Как раз в это самое время тот, бритый, в шляпе, которую он все выправлял на ходу, а она сидела как будто совсем по-иному, поспешно, даже зло, шагал по двору к воротам. Обескураженность лица его Полезнов заметил. Это его развеселило, и он сказал рыжеволосой, кивнув на него шапкой:
– Вот они видели львов... Вы их спросите-ка...
И девица тут же загородила бритому дорогу:
– Послушайте, вы, говорят, их видели, этих львов?
Бритый вопросительно поглядел сначала на Полезнова, потом на нее. Нос его поднялся, показав неодинаковые ноздри. Он ответил свысока несколько:
– Больше слышал, чем видел...
– И добавил, разглядывая девицу: - Если и вы хотите их послушать, то... Представьте, впрочем, медные трубы в оркестре, и только... А идти туда я вам не советую.
– Ну, вот еще!..
– возразила девица.
– Я очень люблю медные трубы... Я непременно пойду!..
– Как вам будет угодно...
Бритый взялся за шляпу и хотел было пройти, но девица его остановила, протянув перед ним руку ребром, как шлагбаум.
– Постойте... Еще один вопрос: они где же там, эти львы?.. Кстати, вот перед вами их хозяин!
Полезнов в это время решал, цирковой ли это артист, или из театра, - то есть стоит ли с ним говорить вообще о деле, или лучше пока отойти. Но бритый повернулся к нему, весьма удивленный:
– Вы?.. Так это вы их хозяин?.. Ну, знаете ли, у вас там какой-то совершенно сумасшедший!.. Да, да!.. Его надо отправить в сумасшедший дом!.. Вы меня извините, если это ваш, например, брат или вообще... родственник, но... знаете ли... нельзя же так себя вести сумас-бродно!..
– Он устал, - счел нужным улыбнуться слегка Полезнов.
– Приходят, конечно, всякие, и все одно только с их стороны любопытство... Это хоть кому надоест... А он вообще... человек расстроенный, одним словом...
– Да!.. С очень расстроенным мозгом!
– горячо согласился бритый.
Девица же вставила:
– Теперь все с расшатанными мозгами...
Но бритый отозвался ей как-то даже запальчиво:
– Квартира три!.. Пройдитесь, полюбопытствуйте!.. Хотите с ним познакомиться? Пройдитесь!
И,
задрав снова нос, обратился к Полезнову:– А вы, позвольте узнать, вы вот сказали: "Всякие приходят из любопытства..." Вы что же, дали ему указания, что ли, с кем и как надобно обращаться?.. Как, например, вы определите, кто я такой, хотел бы я знать?
– Артист?
– вопросительно сказал Полезнов. Но бритый еще выше поднял голову и ответил гордо:
– Я, я - магистр, а не артист... Магистр зоологии!
– Из немцев?
– осторожно спросил Полезнов.
– По-че-му же-с это "из немцев"?.. Нет-с, я - природный русский!.. Москвич, каким и вам быть желаю!
Полезнов улыбнулся его горячности и пожал плечами:
– Мне зачем же?.. Мне это без надобности.
И они трое еще стояли в воротах чужого всем им дома и рассматривали друг друга, нельзя сказать, чтобы очень дружелюбно, когда со стороны улицы донеслись до них звуки медных труб, прохваченные морозом.
Правда, в эту зиму, когда десятки тысяч беженцев нахлынули сюда из Прибалтики и Западного края и стали заметно изменять чопорный тон петербургской жизни в сторону суетливости, шумливости и пестроты; когда очень часто с музыкой и песнями ходили команды солдат; когда часто хоронили с оркестрами убитых военных, отдавая им последние почести по букве устава, звуки медных труб стали вполне обычны. Однако не нужно было особенно напрягать слух, чтобы решить: как-то необычно звучали трубы на Новоисаакиевской улице.
– Марсельеза?!
– радостно потянулась к бритому девица, и слитки волос ее задрожали.
– Марсельеза!.. Ясно!
– еще радостнее решил бритый и сдвинул вдруг шляпу на правое ухо: заблестел белый шелушащийся, лысеющий лоб.
Девица тряхнула всем своим золотом, гикнула, как годовалый стригун на лугу, когда хочет он показать прыть, топнула ногою и запела, широко открыв мелкозубый рот:
Aux armes, citoyens!
Formez vos bataillons!
Тогда, непонятно почему, бритый магистр страшно распростер руки и, захватив левой девицу, а правой Ивана Ионыча, закричал во весь голос:
– Идемте!.. Идемте скорее!
Девица нагнула голову, подобралась вся и первая побежала из ворот, за нею магистр, за ними поневоле тяжело поспешал и Полезнов, так как магистр, сгоряча должно быть, очень крепко схватил его за карман, - мог оторвать карман шубы, изволь тогда чинить (и что же это будет за шуба чиненая!).
Так он очутился в толпе, впереди которой оказались студенты, только что забастовавшие, потом рабочие тоже забастовавшего завода; оркестр же был небольшой, всего несколько труб, обрывисто гремевших в уши.
Из переулка вывернулась еще какая-то толпа, влилась в эту и сильно всех потеснила, так что Иван Ионыч оказался вплотную притиснутым к рыжей поэтессе и, будто ненарочно, прижался к ее пышному золоту щекою и левым глазом.
Так как ухо ее с пухлой мочкой, в которой никогда не носила она сережки, пришлось прямо против губ Полезнова, то он сказал ей по-отечески:
– Барышня, неподходящее это!.. Пойдемте отсюда!
– Что-о?
– блеснули широко удивленные глаза.
– На тротуар выйдем... А то кабы казаки, - бормотал Полезнов.