Лям и Петрик

Кажется, пустое бахвальство, а все ж как облегчает душу!

Сейчас, когда стали поговаривать об удлинении рабочего дня, Петрик глаз не сводит с Кета.

Округлые глаза Кета напомнили Петрику Ляма, каким тот был, когда они устраивали забастовку на маслобойке у Гайзоктера. Стальные, упрямые глаза! Смотришь на них и веришь: настанет время, и Кет такое придумает, что все вражеские планы развеются в прах.

— Говорят, Йося Либерс станет хозяином, — буркнул кто-то.

Другой откликнулся:

— После дождика в четверг.

Кет помалкивал, прислушивался к разговорам. А когда стало чуть потише, пожал плечами и развел руками:

— Да!

— Что да? — раздались недоуменные голоса.

— Гайзоктер и Либерс будут сшибаться лбами, а нам, стало быть, глядеть на них да приплясывать? Вот что! Мы можем им насолить, если захотим; ведь скоро начнут работать сахарные заводы.

— Как насолить?

— Давайте, голубчики, прибавку! И хоть лопните, а мы больше девяти часов работать не станем! Не хотите — можете гнить вместе с вашей чехонью! А других рабочих мы не допустим. Дудки! Пусть хоть лопнут!

Ваковский позвал Петрика к своим банкам. Петрик притворился, будто не слышит. Тогда уродец стал на пороге склада и долго не переставая кричал.

Пристроившись возле банок, Петрик задумался: с тех пор как он увидел Либерса, Переле нейдет у него из головы. Ее отец все время заговаривает с ним о Переле; это мучает его, потому что весь разговор сводится к одному: Либерс просит Петрика подслушивать, о чем Йотель говорит с Гайзоктером, и обо всем докладывать ему. Скоро, мол, приедет Переле… Йося Либерс решил голову сложить, но взять верх над Гайзоктером и отобрать у него «золотой» подряд. Украдкой он устраивал всякие пакости своему конкуренту. Гайзоктер из кожи лез, угрожал, старался поймать его с поличным и посчитать ему ребра, но затеять драку здесь, на глазах у Йотеля, боялся.

Либерс вбил себе в голову, что, не будь Петрик так упрям, он мог бы ему во многом помочь. А упрямцев он не терпит и, как только заполучит подряд, вышвырнет парня за дверь.

Как вихрь пробегает Либерс мимо чанов, мимо куч соли, так что только полы одежды развеваются, но на бегу успевает шепнуть Петрику:

— Зайди сегодня. Пришло письмо от Переле, там два слова и для тебя есть.

Петрик с трудом дожидался вечера и украдкой от всех убегал к Либерсу. Постепенно у него выработалась привычка — каждый вечер тайком от засольщиков забегать к отцу Переле. Больше всего он боялся, как бы об этом не узнал Кет. Конечно, Кет не бегал бы слушать письма Переле, не ждал бы ее приезда, не позволял бы ее отцу терзать себя.

Петрик сидит на самом краешке стула, а Либерс бормочет вечернюю молитву. То и дело он, однако, прерывает себя:

— Переле приедет, когда я с божьей помощью добьюсь своего.

— Переле пишет, что ты с ней не простился. Это правда, Петро?

Петрик краснеет и молчит.

— Она пишет, что привезет тебе привет от матери. Не принесешь ли ты мне на минутку счета, которые Гайзоктер подал вчера Йотелю? Только посмотреть. Знаешь, где они лежат?

Петрик сидит весь красный и молчит.

— Я так скучаю по своей Переле, прямо душа болит. Но что поделаешь? Как ей приехать? Ведь я и сам не знаю, что со мной будет. Ты парень смекалистый, Йотель тебя не держит за руку. Ни одна душа не узнает. Сбегай за бумагами, принеси на минуточку.

Голова Петрика клонится все ниже, ниже. Либерс снова занялся молитвой, потом опять отвлекся:

— Ведь я почему веду с тобой разговор? Если б ты не работал у Йотеля, я бы на тебя и не глянул. Но это неважно. Я знаю, ты, если захочешь, сможешь мне помочь. Разве я не вижу, как ты одинок? Почему же ты не выручишь папу Переле? Видишь, я разговариваю с тобой, как равный с равным.

Петрик, не поднимая головы, сорвался с места и бросился вон.

От частого купания в Днепре, от бойкой работы с засольщиками, от речей Кета горячая кровь весело струится по жилочкам у Петрика. Как он обрадовался, когда в последний раз, нырнув в воду, он обхватил огромный камень, поднатужился и приподнял его наконец. Сколько раз он пробовал это сделать, но не мог. Быстро натянув штаны, он кинулся мериться силами с первым попавшимся ему засольщиком. Петрику очень хочется быть похожим на Кета. Ему хочется уметь так же говорить, как Кет, свободно выражать на людях все, что его волнует, чтобы это получалось так же толково, как у Кета, и чтобы все прислушивались к его речам.

Однажды он попробовал говорить, но его только обидели. Он попытался уличить во лжи одного пустобреха, который рассказывал о появлении покойников на базаре в Балте. Никто, однако, не стал слушать Петрика, никто даже не глянул в его сторону. А когда он бросил лгуну в лицо, что покойники, мол, как всем известно, гниют, как же они могут вылезать из могил? — никто его не поддержал; наоборот, его оттеснили в сторону и прикрикнули: «Убирайся отсюда, оборванец!»

Петрик с нетерпением ждет минуты, когда можно будет отправиться к Кету. Тот сразу отпирает кованый сундучок, достает книжку и две тетрадки. Друзья забираются в сарай на телегу, и Кет учит Петрика грамоте.

Учение на телеге в запертом сарае Либерса, недалеко от складов, перемежается занимательными историями, от которых дух захватывает. Кет макнет перо и застынет с ним на весу, Петрик тоже оторвет перо от бумаги, не дописав слова, и слушает:

— Один раз, лет мне было тогда еще мало, — рассказывает Кет, — работал я при лошадях в Баполе у Юкеля-заспанного. Пришли парни и говорят: «Быстрей запрягай!» Не знал я — куда, зачем, но догадался — «братья и сестры» [3] . Однако я только что вернулся со станции. И совсем не в том дело, что лошади в мыле и самому до смерти спать хочется. Но как будешь запрягать, когда Юкель все время вертится перед глазами.

3

Подразумеваются революционеры.

Пошел я в сарай как будто за ведром, а сам ножом — тырк-тырк по мешкам с овсом.

«Хозяин, — кричу я, — кто это тут овес рассыпал?»

Он вбежал в сарай, а тут кто-то из парней захлопнул дверь и запер на засов.

Мы в момент запрягли, вскочили на телегу и помчались в Мечетню. По дороге нас нагнали еще две телеги: знакомые лошади, знакомые возницы, только седоки чужие. В Мечетне мы остановились у церкви. Вся компания подошла к монопольке, взломала дверь и давай вышвыривать на улицу водку. В монопольке кто-то поднял крик, звенят стекла, а бутылки так и летят, водка рекой хлещет. Выскочил целовальник, примчался урядник, но они не смогли справиться с несколькими пареньками. А сбежавшиеся мужики стояли в стороне и глазели.

Разгромив монопольку, ребята сели на телегу, и мы помчались в Вильшаны. Там тоже разорили монопольку. На обратном пути ребята соскочили с телег, простились с нами и скрылись в лесу.

Я не сомневался, что Юкель-заспанный уже ждет меня с хорошей дубиной. Разогнав коней, я подле леса спрыгнул с телеги. Было темно, и я спрятался за дерево. Юкель пробежал мимо с дрючком в руке, но меня не заметил. Он думал, что я сижу на мчащейся телеге. Конечно, после этого я уже не мог сунуться в Бапол. Меня взял к себе на хутор Скляренко пасти стадо. Это на той стороне реки. Однажды мимо нас проезжал фаэтон; возчик стал посреди дороги и передал мне: «Юкель-заспанный велел прийти к нему за мешочком с коржиками. Мама тебе прислала коржи». Я не знал, правда это или нет, но за мешочком не пошел.