Люби и властвуй

Его тело падало, падало в бездонный омут тягучих струй боли и никак не могло достичь недвижного покоя на плитах сандалового дерева, которыми был выстлан пол кабинета.

Знахарь был один, и его знал каждый, в чьем левом плече была зашита металлическая пластина с глазастой секирой Свода Равновесия. Знахарь был один, и все же значительно более, чем один, - понять это было невозможно. Иначе он, Знахарь, никогда не смог бы обслуживать сотни офицеров Свода - лечить их, вшивать им Внутренние Секиры, отвечать на вопросы людей из Опоры Безгласых Тварей. И при этом не забывать о своем ученике, который после смерти Знахаря займет его место, примет имя Знахарь и прозвище Многоликий.

Эгин никогда не мог понять, в каком именно месте Свода Равновесия находятся обширные, по-своему светлые и при этом непередаваемо мрачные хоромы Знахаря. Было ясно одно - они находятся где-то на подземном ярусе, неподалеку от кузниц Свода. Но где находятся кузницы Свода, Эгин тоже не знал.

Когда офицера направляли к Знахарю, для него вызывались трое сопровождающих из Опоры Единства, старший из которых имел звание рах-саванна. Пациенту Знахаря еще в клети подъемника надевали на голову глухой шлем, который не только лишал возможности видеть, но и слышать тоже, поскольку имел плотные войлочные наушники. Офицеры Опоры Единства спускались вместе с пациентом вниз на подъемнике, а потом вели его извилистыми коридорами со множеством поворотов. Шлем с пациента снимали только после того, как за спинами офицеров закрывалась последняя из трех дверей.

Эгин прекрасно помнил свое первое посещение Знахаря. Он, только что произведенный в эрм-саванны и тем самым зачисленный в «предвечные, неколебимые и бессмертные» ряды офицеров Свода Равновесия, восторженный и взволнованный (ах, как громко билось тогда в груди сердце! громче, чем все барабаны «Зерцала Огня»!), явился пред очи Знахаря, чтобы сдать кровь на Секиры - Внутреннюю и Внешнюю. Знахарь показался ему тогда черепахой, с которой содрали панцирь. Старый, согбенный, безмерно ленивый, он сидел в огромном чану с горячей водой, от которой разило мочой, к великому сожалению, тогда еще брезгливого эрм-саванна. Из хрустальных шаров под потолком струился неровный многоцветный свет, в стенах Эгин, к своему удивлению, увидел множество зеркал. Круглых, квадратных, ромбовидных, шестиугольных, овальных… Стеклянных и бронзовых, золотых и греовердовых… И эти зеркала показались Эгину самым странным, что он видел в своей жизни.

В тот раз Знахарь просто полоснул по пальцу Эгина крохотным, но острым, как мысль, ножичком и, нацедив в две склянки по наперстку Эгиновой крови, проскрипел: «Убирайтесь!»

Великомудрый Вальх когда-то объяснял Эгину, что синие искорки внутри Сорока Отметин Огня отвечают своему владельцу не просто так. Металл жетона каким-то образом «чувствует» кровь своего хозяина. И чтобы он мог «помнить» о ней, все пластины изготовляются совершенно индивидуально. Кузнецы Свода Равновесия подмешивают в расплавленное железо кровь, взятую от того офицера, для которого изготавливаются жетоны. Внутреннюю Секиру офицер носит в себе до самой смерти, а Внешняя переделывается всякий раз после очередного повышения. Дорого и сложно? Вольный город Орин, да и Великое княжество Варан, уже когда-то экономили на безопасности государства, и каждый школяр знает, что из этого вышло.

В следующий раз Эгина приводили к Знахарю через неделю, чтобы зашить в него готовую Внутреннюю Секиру. Эгину показалось, что сопровождающие его офицеры Опоры Единства немного нервничают. «Впрочем, - подумал тогда Эгин, - они, наверное, нервничали и в прошлый раз, но я тогда был слишком взволнован сам, чтобы заметить их волнение». Знахарь принял его, будучи одет в длинный прожженный во многих местах халат, расшитый одним и тем же сюжетом: огромная косматая звезда изумрудно-зеленого цвета с женским ликом, перекошенным яростью, пожирает желтую звезду - Солнце Предвечное.

Жуткий был халат у Знахаря, и сам Знахарь был хоть куда - невысокий, невесомый старик с походкой змеи (да, если бы змея имела ноги, у нее была бы именно такая походка! - воскликнул тогда Эгин мысленно). На голове Знахаря был надет странный шлем серебристого цвета, подражающий птичьей голове. Опущенное забрало было выполнено в форме загнутого книзу и, судя по всему, действительно острого клюва. В прорезях светились - не злобой, не неистовством, нет! - совершенным, ледяным спокойствием глаза Знахаря.

Знахарь бесцветным голосом приказал Эгину лечь на простой деревянный стол, усыпанный сухими пахучими травами, из которых Эгин не знал и половины. Единственным отличием этого стола от своих бытовых собратьев были ножки, которые выходили вверх над столешницей на локоть, и на каждой из них была укреплена медная чаша. Еще до того как лечь на стол, Эгин догадался, каково предназначение этих чаш. И он не ошибся.

Эгин лежал на столе, пытаясь расслабиться и понимая, что это не так-то просто в этом страннейшем из закутов Свода Равновесия под пристальным взором страннейшего из лекарей, о которых ему когда-либо приходилось слышать. Потом Знахарь заиграл на двойной флейте. И вместе с причудливой мелодией, повествующей, казалось, о самой предвечности бытия, из медных чаш над столом поплыли клубы ароматного, сладостно-удушливого дыма, в котором сознание Эги-на растворилось, словно бы и не существовало отдельно от Гулкой Пустоты никогда.

Когда сознание Эгина вновь вернуло способность воспринимать происходящее, он первым делом посмотрел на свое левое предплечье. Там, едва заметные среди волос и здоровой кожи, белели шрамы, образующие разомкнутый прямоугольник.

– Сколько времени прошло? - собственный голос показался Эгину слаще музыки Знахаря. Так относишься к возвращению всего хорошего, о чем думал, что потерял его безвозвратно.

– Около часа, - бросил Знахарь, с неожиданно тяжелым, по-человечески тяжелым вздохом снимая шлем с клювообразным забралом. Эгин успел заметить, что железный клюв красен от крови до самого основания. Чья же кровь? Эгин подумал, что его - едва ли в том могли быть сомнения.

– Так мало? - удивился Эгин.

– Разговаривать запрещено, - чересчур вяло для своей должности напомнил рах-саванн Опоры Единства.

Знахарь бросил на него тяжелый взгляд. Эгин подумал, что от таких взглядов несложно и собственный черен позабыть, не то что какие-то предписания гнор-ра по Распорядку Свода.

– Он прав, эрм-саванн.

Эгин уже застегивал ворот рубахи, рах-саванн уже готовил для него глухой шлем, когда до слуха Эгина донеслись слова Знахаря, брошенные ему в спину:

– Успехов тебе, эрм-саванн. Люби и властвуй. Прежде, чем шлем наглухо запечатал его глаза и уши, в сознании Эгина мелькнула мысль, что он нигде не заметил третьего офицера Опоры Единства. Чья же, кровь?..

Когда Эгин очнулся, он осмотрел левое предплечье. Там, как и в тот раз, едва заметные среди волос и здоровой кожи, белели шрамы, образующие замкнутый прямоугольник.

Очень болела голова, но Эгин чувствовал, что это боль облегчения.

– Ф-фух, еле спас тебя, придурка!

Голос - молодой, усталый, но все еще сохранивший искорки жизнелюбия - прозвучал из-под серебристого шлема с клювообразным забралом, сплошь перемазанного кровавым гноем.

– Кто ты? - Эгин уже достаточно пришел в себя, чтобы не задавать идиотских вопросов вроде: «Кто я?», «Где я?», «Четный ли сегодня день месяца?» и тому подобных. Память ему тоже не отшибло, и он помнил, что Знахарь обладает совсем не таким голосом, как тот, который осмелился назвать рах-саванна Свода Равновесия «придурком».

– Я-то? - его собеседник хохотнул. Он поднял вверх забрало, обнажая совсем молодое безусое лицо с костистым длинным носом и подвижными голубыми глазами. - Я - Знахарь, и если ты сомневаешься в этом, можешь считать, что твоя душа вот уже полтора часа как на пути к Зергведу. Я спас тебя от неистовства Внутренней Секиры, очень необычного неистовства.