Любимая Президента
Шрифт:
Смотрит на нее, и сердце то бешено стучит, то замирает, и он еще никогда в жизни не видел ее такой красивой, как сейчас…с этим животиком. Его так хорошо заметно, и она, когда гладит его, невольно улыбается, и у Петра пальцы сжимаются в кулак, и ноют костяшки, ломит фаланги. Он хочет точно так же трогать ее живот. Хочет ощутить внутри толчки их ребенка, хочет прислониться ухом и чувствовать эти пинания, слышать их. Ничего подобного он не испытывал с Людмилой. Никогда. Ни с одним из своих детей. Он воспринимал ее беременность отчужденно, без лишних восторгов, без желания приблизиться к таинству. Но дочерей любил…очень. Потом. Лет с двух-трех. До этого скорее подчинялся инстинктам, и потому что «так надо» вести себя отцу.
А здесь увидел эту округлость, и внутри все перевернулось, расперло какой-то адской гордостью. Внутри нее его дитя. Пусть она его ненавидит…но там, в ее чреве проросла его дикая любовь и крепнет с каждым днем,
– Глупость это…оставить ей ребенка. Однажды этот ребенок перевернет тебе жизнь и снесет тебя с трона. И меня. Я слишком много трудился, чтобы ты оставался у тех высот, где ты сейчас. Ей можно устроить выкидыш. У меня есть связи в местной больнице. Вычистят аккуратно и без последствий. Могут даже стерилизовать под шумок и…потом вернешь ее обратно.
– Я сказал – ребенок родится, и точка! Она не станет разглашать! Она далека от этого! Свою Ирму стерилизуй. И дочек заодно!
– Все они далеки от этого. А потом, когда захочется денег, сожрет тебя и глазом не моргнет.
Вспомнил, как послал к ней Гройсмана и приказал дать денег на первое время…иначе знал – от него бы не взяла.
– У нас не Америка, а Марина – не Моника.
– И Людмила – не Хилари! Тоже молчать и глотать не станет…особенно после того, что твоя…девка сделала с ней и вашим сыном!
Обернулся к Райскому и резко схватил его за горло.
– Я уже говорил тебе, что ты слишком много разговариваешь и позволяешь себе. И не такие светлые головы слетали с плеч при других вождях, и не таких ставили к стенке. А с Людой будет развод! Все! Нас ничего больше не держит вместе! Трахать я ее больше не буду! У меня на нее не стоит, не лежит и не колышется!
– Это! Скандал!
– Срать! Я человек! Имею право на разводы, браки, болезни и смерти! Пойдешь к Милке и узнаешь, какие отступные она хочет! Развод состоится в любом случае… и скажи ей, если не согласится, пусть вспомнит участь Екатерины Арагонской. Я ей обеспечу местечко в психушке…если не в подвале. Вместо монастыря…так сказать.
– Она…жена твоя. Перед людьми, перед Богом…
– Я с ней не венчан…так что просто писулька и штамп. Легко поправимо.
И отпустил горло Райского, поставив его на ноги и демонстративно поправляя его пиджак.
– Давай. Займись делом. Покажи свою преданность и незаменимость…не вынуждай поискать более прытких и услужливых.
– Но не таких верных!
– У каждой верности есть своя цена. За твою я плачу более, чем достаточно…Как там твоя старшая Светочка? Вышла замуж за сына посла? М? Как дом, понравился? А машина? Где они сейчас живут… ах да, уехали в медовый месяц на Мальдивы…Напомни мне, какая у тебя зарплата официально?
– Я все улажу с Людмилой.
– И больше никогда не тронешь Марину! Если она поскользнется, упадет, у нее будет царапина, прыщ или просто плохой день – я с тебя лично три шкуры спущу!
И как сражалась она за малыша, как защищала. Людка из больницы, после того, как мертвый родился, и слезинки не проронила, укатила на курорт в Софию. А там с подружками по магазинам, по барам. Вечеринки устраивала. Как будто праздновала. А он…он из-за нее и малыша чуть Марину не убил. После родов труп отдали не сразу. Хоронил его Петр сам. Людмилы не было в стране. Посмотреть не решился…слишком больно и страшно. Нет, он не боялся мертвецов, не боялся никогда…но видеть мертвого старика или взрослого человека это естественно… а вот младенца – жутко. В заключении о смерти было написано, что плод умер от сильного удара в голову. И он сам чуть не сдох от боли и жалости…вот почему поехал к ней…вот почему выплеснул всю свою боль на нее.
А потом Люда выписалась из больницы и…уехала отдыхать.
Как же сильно они отличались с Мариной. Как будто пластмассовая жена, правильная, неестественная, и такая живая, настоящая, горячая Марина. Да…часто дура, часто неадекватная, сумасшедшая…но такая настоящая. Смотрит на нее издалека, и тоска его жрет отчаянная, дикая. И это понимание, что все. Конец. Что между ними апокалипсис,
между ними триллионы световых лет пропасти.Беременность ей к лицу. Она немного округлилась, черты лица стали нежнее, мягче, женственней. Прикрыл глаза и прикусил щеку изнутри до крови, чтобы не заорать ее имя. И перед глазами замелькали картинки, как хлестал ее ремнем, как вдирался в ее тело и полосовал его….и себя вместе с ней. Едва слышно застонал и выдохнул. Наверное, больше не нужно приезжать. Не нужно травить себе душу, не нужно продолжать сходить по ней с ума.
Наверное, где-то внутри ему хотелось, чтобы она страдала, как и он… а вместо этого он увидел ее совсем другой. Увидел свободной, одухотворенной и…даже счастливой, и от этого стало больно еще сильнее. Потому что все это не для него – и ее нежность, и ее улыбки, и ее красота.
Наверное, он подошел слишком близко…и его заметили. Пришлось быстро уходить, петлять вокруг деревьев и сходить с ума от понимания, что она бежит следом, от надежды, что…что подумала в этот момент о нем. Если выйти из-за кустов…если броситься к ней и…И ничего. Все. Между ними давно все. Заскочил в машину…отъехал на безопасное расстояние, смотрит издалека, чуть прищурившись и сжимая руки в кулаки, и, кажется, будто кожа сейчас слезет от внутренней борьбы и напряжения, от невозможной жажды прикоснуться к ней и прижать ладони к ее животу. Видит, как к ней подскочил мужик, как они говорят о чем-то…Потом она споткнулась и упала, и Петр чуть не выскочил из машины, но мужик помог ей подняться. Чертов ублюдок…касается ее рук, касается и стоит рядом. И она не возражает. Улыбается. Явно флиртует. Глаза налились кровью, и стало трудно дышать. Он какое-то время сидел и смотрел на них обоих. Бледный и покрытый холодным потом от бешеной ревности.
– Чтобы сегодня же занялись дорогами. Так, чтоб ровные были, как зеркало, и узнай мне, кто этот урод и что он делает рядом с ней! Все! Поехали!
Глава 4
Оказывается, любовь – это могила, в которой живьем гниет обезумевший от нее идиот в полном одиночестве и понимании всей тщетности попыток выбраться из нее наружу.
(с) Отшельник. Ульяна Соболева
Миша ухаживал за мной. Красиво, осторожно и очень ненавязчиво. Наверное, будь это по-другому, я бы отдалилась от него, прекратила общение. Мне не нужны были отношения, не просто не нужны, а отвратительны. Когда безумно любишь кого-то, невозможно найти замену, даже отвратительна одна мысль об этом, и не потому, что хранила бы верность Петру. Нет. Это последнее, чего он заслуживает. А потому что есть женщины, созданные всего лишь для одних рук, для одних губ и для одного мужчины… пусть и не подходящего, пусть недостойного и даже ненавистного, но только он на каком-то молекулярном уровне становится единственным.
И сама мысль о чужих прикосновениях для меня подобна ощущению – как будто по мне проползет мерзкое насекомое.
Но как друг, как собеседник мне нравился Миша. Мне нравилось играть с ним и Ларисой Николаевной в карты, нравилось спорить о политике, обсуждать исторические события. Миша был очень начитанным, ему, правда, не хватило денег учиться дальше и даже получить ученую степень, но он точно мог бы. Я в этом не сомневалась.
– Не смотришь даже на Мишку. Так иногда. Вскользь. А если и смотришь, то, как на подружку… а Мишка в тебя влюбился, деточка. По самые уши. Он даже на Ксюшку мою так не смотрел. Они тогда юные были, зеленые. Все бурлит. Страсти-мордасти. А сейчас явно все зрелое у него к тебе.
Будь это кто другой, я бы заревновала…что дочку мою уже забыл. А к тебе не могу…как будто свет в моей душе появился вместе с тобой, и горе не так давит. Видать, Ксюша моя послала тебя мне для исцеления, и тебя, и малыша нашего. Мишка ж мне как сын…у него родители рано умерли. Ему еще и двадцати не было. Хороший он….
– Знаю, что хороший, Лариса Николаевна, знаю. Но ведь сердцу не прикажешь…
– Да…Ах, если б можно было, чтоб сердце самовольно разлюбило…или полюбило. Как там пелось в этом фильме. Собака на сене. С Боярским. – тяжело вздохнула и налила мне чай в чашку, подвинула тарелку с оладьями, – Но не всегда нужно по любви. Раньше как браки заключались. Бывало, жених и невеста не видят друг друга до самой свадьбы. И самые крепкие союзы были. Главное – взаимопонимание, дружба, уважение… а еще главное, чтобы тебя любили больше, чем ты любишь. Уж поверь, я знаю, что говорю. Мой Валерка тот еще кровопийца был. Все нервы вытягивал. А я страдала, измены прощала, запои. Любила. Дура….А надо было за Сашку идти. Из семьи хорошей, юрист, в город предлагал увезти…Ну я вот слесаря Валеру любила. С милым же рай и в шалаше. Так и жила в дырявом шалаше до самой его смерти. Он и умер не дома… у какой-то собутыльницы. Мне потом стыдно было сотрудникам в глаза смотреть. Городок у нас маленький. Все и всё про всех знают. Оно горе какое, плюс стыд вселенский. Ладно. Не буду тебе о грустном. Надо о хорошем думать.