Любимая

Гений или демон внушал Сократу: "Смирись. Это лучший выбор твоей любимой". Но нестерпимая боль затмевала глаза, распластывала его на ложе.

"Сам-то ты так и не насмелился прийти к ней! говорил ему рассудительно внутренний голос.
– И что бы ты мог ей дать? Что?!. Да ты тогда вовсе и не любишь ее, не способен вовсе любить!"

И метался Сократ на ложе своем, выстанывая:

– Люблю! Люблю!.. Никогда разлюбить не смогу!

Он слышал, как порой стучат к нему, но не поднимался. А однажды услыхал за дверью громкий плач - хлюпающий, будто детский. Поднявшись все-таки с ложа, он отворил дверь и увидал сидящую на приступке пухлощекую Ксантиппу, дочь соседа-гончара. Она была заревана, как ребенок, хотя выглядела. несмотря на молодость лет, вполне уже сложившейся девушкой.

Когда Сократ отправлялся в военный поход на Потидею, она была совсем девчонкой, и философ поцеловал ее на прощанье по-соседски, ведь ни одного родного человека у него в Афинах не осталось - толком-то и проститься не с кем.

Он и раньше с шутливой лаской относился к дочке гончара, ему нравились ее бойкость, смышленость, острый язычок. Когда она была мала, он даже усаживал ее на колени, рассказывал о краях, которые успел повидать, о своих друзьях, о всяких смешных случаях. Тогда Ксантиппа, видать, и привязалась к нему. Но не мог он предположить, что привязанность эта так сильна, что заставит ее, уже девушку, рыдать под его дверью.

– Что это с тобой? Ты задумала потопить мой дом вместе со мной?..
– через силу пошутил он.

– Я думала, ты умираешь!..
– вырыдала Ксантиппа так, что голос ее слышен был двора за три, не меньше.
– Нельзя тебе умирать, слышишь! У нас в Алопеке, во всем городе, нет никого добрей и умней тебя!

Через несколько месяцев она стала женою Сократа.

Почти вся улица слышала, как ее отец, горшечных дел мастер, такой же громкогласный, как дочь, призывал Ксантиппу одуматься:

– Ты что, тоже босиком ходить собралась?! У него ведь даже ни одного раба нет - ты рабыней будешь!

А своенравная дочка отвечала еще громче:

– А вот и нет! Все знают, что Сократ был другом Перикла, у него и теперь друзья в верхах есть, да он скоро богаче всех будет! У нас денег будет куча, две даже!..

Характер юной Ксантиппы уже тогда был непреклонен. Гончар сплюнул и принес из укромного места небольшой кувшин, полный драхмами и оболами, которые он откладывал на свадьбу любимицы своей...

Под пение гимна "О, Гименей" с брачным факелом родные привезли Ксантиппу в дом жениха, где приобщили ее к очагу мужа...

Сократ в который раз надеялся найти забвение на этот раз в женитьбе. Зря надеялся.

Накануне его свадьбы скототорговец Лизикл, ставший благодаря уму Аспасии одним из предводителей демократов, был избран стратегом. А когда семя Сократа, давшее завязь бугром вздуло живот Ксантиппы, в Афины пришла весть о гибели в жестоком бою стратега Лизикла...

13.

"Ревет она теперь так же, как когда-то ревела у меня под дверью...
– думал Сократ, глядя на жену, пришедшую к нему в темницу.
– Только куда же подевалась ее былая прелесть? Ведь такой была смазливой черноглазой пампушкой, а теперь грузна, сутула, измучена... Только голос и остался прежним - аж в ушах звон!..

Вот опять заголосила, давясь рыданиями:

– Как же нам жить без тебя, Сократ!..

Будто сладка ей жизнь с таким вот несуразным мужем, будто не рухнули давным-давно все ее надежды стать богатой, будто и не бранила она никогда непутевого супруга, не кричала в сердцах проклятий, а ведь бывало величала и старым кобелем!.. Это когда он, уже став отцом двух сыновей, стал частенько наведываться в "Дом любви", в тот самый, который раньше содержала Аспасия, а потом приняла ее младшая ученица Феодата, задушевная подружка Критона.

Ну разве можно объяснить Ксантиппе, разве поверила бы она, что, приходя в "Дом любви", он всего лишь мило и шутливо беседовал с Феодатой, давал ей добрые советы, стараясь казаться спокойным и рассудительным, в то время как сердце его то замирало, то начинало гулко бухать в пустой груди, когда видел ту же надпись "Любовь прекрасна" на мозаичном полу, те же бронзовые светильники, подвешенные на вычурных канделябрах, того же беломраморного шалуна, грозящего позолоченной стрелой... И казалось Сократу, что вот-вот вновь услышит от громкий и картавый голос своего друга, читающего стихи, а следом Ее голос, журчащий серебряным ручейком, неповторимый... И казалось ему, что вот-вот Она спустится по лестнице, устланной ковровой дорожкой, поправит легкой рукой золотое руно волос и ясной улыбкой вновь поприветствует его... Будто нет и не было безнадежности, будто жива Она, не улетела Ее душа в Элисий, не пожрал Ее тело высокий погребальный костер...

Не поверила бы Ксантиппа, нет. И не надо ей вовсе ничего знать. Пусть остается в уверенности, что ходил он в "Дом любви" тешить свою плоть, пусть в сердцах обзывает старым шелудивым кобелем!

Никто не знает Великую Тайну Сократа. После смерти Аспасии - никто...

Они почти и не виделись в последние годы. Встретились лишь на суде, обвинявшем Перикла-младшего, сына Аспасии, тоже ставшего стратегом, в страшных преступлениях, якобы совершенных им.

Сократ тогда был выбран одним из пританов суда, лишь он и голосовал против казни Перикла-младшего.

Тогда, увидав, как потемнело от горя лицо Аспасии, как плетьми повисли ее руки, понял он, что жить ей осталось совсем недолго.

Через месяц узнал он о смерти Ее...

Погребальный костер пожрал Ее изнуренное бедами тело, а душа Ее, пожалуй, осталась прежней, неизменной, как ничуть не изменилась за долгие годы любовь Сократа...

– Я люблю тебя, Сократ, люблю! Не могу без тебя!..

Это голос рыдающей Ксантиппы. А как он безумно мечтал услышать подобные слова из иных уст!..

Старший сын Лампрокл тоже стал поскуливать вслед за матерью, а Софрониск, как ни тер глаза, - слез не выжал. Ну не может еще никак прочувствовать горе, а ведь соображает, что поплакать бы надо, смышленый малец!.. А младший - Менексен ножонками сучит, розовый свой фитилек выставил: смотрите, мол, я какой!.. Он Сократа и не запомнит вовсе...

"Вот бы стать сегодня разумом, как этот младенец!
– с завистью подумал узник.
– Тяжелый будет день, тягостный... А рыдания Ксантиппы просто непереносимы..."

Сократ обрадовался, когда завизжала дверь и мрачный Никанор впустил в темницу толпу друзей. Попрощаться с учителем пришли и уже совсем седой Критон, и безусый еще Аполлодор, и фиванец Симмий, и неразлучный друг его Кебет, и Евклид из Мегар, и... Сразу в довольно-таки немалой темнице стало тесно - человек десять вошли...

Однако не увидел Сократ среди них любимца своего, Платона, молодого богатого афинянина, отнюдь не обделенного плотью, прекрасного ликом и душой, которого, быть может, не раз настраивали родные и близкие против его старшего друга и наставника, всегда босого, почти неимущего, но не слушал Платон ни советов, ни наветов, дорожил каждым часом, проведенным в обществе Сократа, записывал в свитках своих слова, сказанные им. Старый философ добродушно посмеивался: "Ты, Платон, делаешь из меня еще большего лентяя: я бы, глядишь, и одумался, начал свои мысли записывать... А зачем, если ты строчишь без устали?.." Посмеивался и над метаниями Платона между философией и поэзией. А сам любил этого юношу, как любил когда-то покойного Алкивиада... Не зря ведь как раз перед тем, как встретил он Платона на агоре, приснился Сократу белый лебедь, рвущийся в высоту...