Любимое уравнение профессора

— Ну вот и все! Процесс закончен, — рапортовала я, демонстрируя ему укомплектованный противень. В ответ на это Профессор всегда кивал и, смиренно сложив на столе ладони, приговаривал:

— Ах… Как же спокойно!

И наконец, о том, в какой ужас Профессор приходит, если жизнь вдруг расходится с его теориями и мир вокруг теряет всякий покой, я узнала шестого мая, когда в самом конце Золотой недели^[16] Коренёк порезался ножом.

Прибыв к Профессору после четырех выходных подряд, я обнаружила, что раковина прохудилась и огромная лужа растеклась до самого коридора. Что говорить, к моменту, когда удалось вызвать водопроводчика, я была уже вся на нервах. А тут еще и Профессор, выпав из реальности слишком надолго, стал похож на испуганную черепаху: как я ни тыкала пальцем в его записочки, сколько ни показывала свое удостоверение, общаться он со мной не желал, реагировал резко и даже к вечеру не выбрался из своего панциря наружу. Но раз уж все началось с моего утреннего психоза, который тут же передался ему, то и обвинять Профессора в том, что ребенок поранился, было бы глупо.

С прихода Коренька не прошло и пяти минут, когда я вдруг с ужасом осознала, что закончилось подсолнечное масло. Мне страшно не хотелось оставлять их одних, и перед тем, как все-таки выскочить в магазин, я спросила на ушко у Коренька:

— Все будет в порядке?

— О чем ты? — вздрогнул мой сын.

А я и себе не могла объяснить, что за червяк терзал меня изнутри. Хотя чего уж там. Конечно, я сомневалась, могу ли доверить Профессору сына…

— Я очень скоро вернусь! Но я никогда еще не оставляла вас тут вдвоем! Вот и подумала, все ли будет…

— Все будет спокойно, мам! — отмахнулся от меня Коренёк и ускакал в кабинет проверять домашку.

Из магазина я прибежала минут через двадцать, но, уже открывая дверь, почуяла: что-то не так. А затем увидела: барахтаясь на полу в столовой, Профессор стискивает руками Коренька, а сам мальчик то ли пыхтит, то ли стонет в его объятиях.

— Коренёк… Коренёк!.. А-а-а!.. Что я наделал?! — мычал едва разборчиво Профессор, дрожа всем телом.

Чем отчаянней он пытался все объяснить, тем сильнее тряслись его губы, стучали зубы и пот заливал лицо. Разведя ему руки, я высвободила сына и наконец-то их растащила.

Плакать Коренёк и не собирался. Он просто замер в объятиях старика, то ли молясь за его скорейшее успокоение, то ли боясь разгневать меня, и терпеливо ждал, когда я вернусь. Одежда у обоих была в крови, на ладони сына я увидела алый порез, который еще кровоточил, но уж точно не заслуживал столь бурных профессорских конвульсий. Кровь уже практически остановилась, и мальчик, хвала богам, не корчился от боли. Я подтащила его к раковине, промыла рану и, вручив полотенце, велела прижать покрепче. Профессор же все это время просидел на полу недвижно, и его распростертые руки застыли так, словно еще обнимали Коренька. Было ясно: привести его в чувство прямо сейчас — задачка поважней, чем обрабатывать легкораненого.

— Все хорошо! — сказала я, как можно спокойней укладывая Профессора на спину.

— Но… К-как это могло… Такой смышленый малыш…

— Это просто небольшой порез. Мальчишки вечно бегают с ссадинами, ничего страшного!

— Но он-то не виноват! Все из-за меня. Он не хотел беспокоить меня и потому не сказал… Думал, справится сам… В одиночку… Сидел и молчал здесь в крови!..

— В этом никто не виноват! — мягко, но внятно сказала я.

— Ответ неверный! Это моя вина. Я пытался остановить кровь, поверь мне! Но у меня не получалось… А он вдруг стал совсем бледный и… даже дышать перестал!!

Она в ужасе закрыл ладонями потное, заплаканное лицо.

— Не волнуйтесь… — повторяла я, разминая его окаменевшую спину. — Коренёк жив-здоров! Вон, видите? Смотрит на нас и сопит!

Спина у Профессора оказалась неожиданно широка.

Кое-как, выслушав бессвязные объяснения от них обоих, я смогла восстановить картину произошедшего. Покончив с домашкой, Коренёк решил почистить на полдник яблоко и полоснул себя ножом аккурат между большим и указательным пальцами. И хотя Профессор настаивал, что мальчик просил его о помощи, да не дождался, версия Коренька утверждала, что с самого начала мальчик все делал сам.

Сходились же обе версии на том, что Коренёк и сам пытался взять ситуацию под контроль, но когда Профессор нашел его, мальчик был уже на грани панической атаки.

Как назло, все клиники в округе к этому часу уже закрылись. Единственным местом, куда мы все-таки дозвонились и где нас согласились срочно принять, оказалась совсем крошечная педиатрия на задворках вокзала.

Я помогла Профессору встать, отерла ему лицо. И тут с ним случилось то, от чего у меня глаза полезли на лоб. Совершенно непонятно зачем — порезал-то мальчик не ногу! — Профессор взвалил Коренька к себе на закорки и побежал. С мальчишкой на загривке. До самой клиники.

Конечно, больше всего я боялась, что от бешеной тряски снова откроется рана. Но в то же время не уставала поражаться: откуда в тщедушном теле этого старика взялось столько сил, чтобы тащить тридцатикилограммовую ношу через полгородка? Да он куда сильней, чем я думала! Взвалив Коренька на ту самую спину, которую я только что разминала, он вышагивал в своих заплесневелых ботинках крайне целеустремленно и, даже когда останавливался перевести дух, сжимал колени мальчика надежно и крепко.

Коренёк, надвинув кепку с эмблемой «Тигров» до самых бровей, сжимался в комок за плечами старика, но не от боли, а от неловкости за то, что на них — вот таких — смотрят люди.

Дотащив мальчика до клиники, Профессор забарабанил в запертую дверь так, словно тот был при смерти.

— Прошу вас, откройте! Скорее! Ребенок мучается от боли!! Срочно прошу помочь!!!

На рану Кореньку наложили каких-то пару стежков. Но нам с Профессором пришлось ожидать на скамейке в сумеречном коридоре, пока врачи проверяли, не повредил ли мой сын сухожилие. Клиника была совсем старая и унылая: присядешь на такую лавочку — сразу хочется выть от тоски. Серый потолок, замызганные шлепанцы, на стене — календарь прививок да объявление о наборе в группу кормящих грудью, оба пожелтели от старости. Единственный свет в коридоре — от лампочки над дверью в рентгеноскопию.

И хотя нам сказали, что рентген — это просто формальность, а уж в нашем случае беспокоиться точно не о чем, Коренёк все не возвращался, и я начала волноваться.

— Ты когда-нибудь слышала о треугольных числах? — спросил вдруг Профессор и ткнул пальцем в треугольный знак радиации, нарисованный на двери перед нами.

— Н-нет… — подняла брови я. Обычно переход к разговору о числах означал, что он успокоился, хотя дрожать не перестал.

— Они поистине элегантны! — воскликнул он восторженно и на обороте анкеты, полученной нами в регистратуре, начал рисовать какие-то точки и треугольники:

— На что похоже?

— Ну, не знаю… Аккуратные такие… Поленницы дров? Или кучки фасолин?

— Молодец! Ключевое слово — «аккуратные»! Сверху, в первом ряду, один, во втором два, в третьем три… Это — простейший способ построить треугольник.

Глаза мои забегали по треугольникам на листе. Рука Профессора чуть дрожала. Черные точки в полумраке словно выплывали из пустоты.

— Теперь, если мы пересчитаем все точки в каждом треугольнике, получим десять, пятнадцать и двадцать один. Остается только записать это уравнениями: