Любимое уравнение профессора

— А как… — снова проговорил Коренёк.

— Что — как? — уточнила я.

— Да я не тебе! — отмахнулся он. — Профессор, а как подсчитывать «общее количество эт-бэт»?

— Умножаешь число игр на три целых одну десятую, а затем отбрасываешь все, что после запятой.

— А половинки куда? В сторону увеличения?

— Э, погоди… Дай-ка взглянуть!

Захлопнув книгу, Профессор поднялся и шагнул к Кореньку. Записки на нем зашуршали, будто перешептываясь меж собой. Одну руку Профессор положил на стол, другую — опустил на плечо Кореньку. Их тени на полу слились воедино. Коренёк болтал ногами под стулом. Я сунула хлеб в духовку.

И вот наконец из динамика послышалась музыка: начало бейсбольного матча. Коренёк протянул руку и сделал погромче.

— Сегодня обязательно победят! Вот увидите! — повторял он, как мантру, уже который вечер.

— Надеюсь, стартовый питчер — Энацу? — воскликнул Профессор, стягивая с носа очки.

Наш обеденный стол был похож горку питчера в центре поля. Темный от влаги круг земли, на который еще не ступала нога человека. Аккуратно заровненный, готовый к началу игры.

— Стартовый питчер от «Тигров» сегодня…

Голос комментатора утонул в реве трибун и треске радиопомех. Мы представили, как стартовый питчер выходит на горку, оставляя первые следы на этой земле, и дразнящий аромат выпекаемого хлеба разлился по столовой.

9

Летние каникулы Коренька подходили к концу, когда страшный флюс разворотил Профессору щеку. Случилось это, когда «Тигры» уже завершили свое шествие по стране с десятью победами против шести поражений, недобрав всего две с половиной игры до турнирного кубка и уступив-таки первенство «Ласточкам Хиросимы».

Похоже, Профессор терпел уже очень долго, молча страдая от боли. Беспокойся он о себе хоть чуточку больше, чем о Кореньке, ничего подобного бы не случилось. Но когда я все-таки это заметила, правая сторона его лица распухла так, что он еле открывал рот.

Вытащить его к зубному оказалось проще, чем в парикмахерскую или на бейсбольный матч. Дикая боль не оставляла никакой энергии для капризов, да и говорил он уже с трудом, так что повиновался моим указаниям как миленький. Переодел сорочку, собрался, обулся и покорно поплелся со мною до самой стоматологии. Будто обнимая собственную боль, он еще больше скукоживался при ходьбе, пока я несла над ним зонтик от палящего солнца.

— Ты должна меня подождать, не забудь! — выговорил он, едва ворочая языком, как только мы сели на стулья в комнате ожидания. И то ли не уверенный в том, что я поняла его, то ли просто не доверяя мне, повторял это на все лады каждую минуту, пока мы ждали.

— Только не отходи никуда, даже на пару минут, пока я буду внутри! Просто сиди на этом стуле и не вставай. Ты понимаешь меня?

— Да, конечно! Одного я вас не оставлю.

Я погладила его по спине, надеясь хоть немного облегчить боль. Другие пациенты вокруг нас уставились в пол и упорно не обращали на нас внимания. В такие минуты я отчаянно стараюсь не терять опоры в этом расплывающемся мире. И говорю себе: я должна быть невозмутима, как теорема Пифагора или формула Эйлера.

— Честное слово?

— Ну конечно! Не беспокойтесь. Я буду ждать вас сколько понадобится. Хоть до бесконечности…

Я знала, что убедить его невозможно, но все равно повторяла это снова и снова. До последнего мига перед тем, как исчезнуть в кабинете врача, он оборачивался, проверяя, не растворилась ли я в пространстве.

Лечение длилось куда дольше, чем я думала. Большинство пациентов, зашедших в кабинет после Профессора, уже расплатились за услуги и разошлись, а он все не появлялся. Зубы он чистил редко и плохо, и я боялась, что из-за его строптивости бедному дантисту придется здорово попотеть. Иногда я вставала и пыталась заглянуть к нему внутрь через окошко приема, но оттуда видела только его затылок.

Когда же наконец он выполз из кабинета, он выглядел еще ужасней, чем прежде. На исстрадавшемся лице блестели крупные капли пота. Беспрестанно шмыгая носом, он кусал и щипал себе губы, онемевшие от анестезии.

— Ну как вы?! Очень устали? Ну, пойдемте…

Я вскочила и подбежала к нему с поднятыми руками, но он даже не посмотрел на меня. Просто отмахнулся и прошел мимо. Притормозив у порога, скинул тапочки, нацепил свои туфли и вышел из клиники вон.

Кое-как расплатившись, я бросилась по улице за ним. Догнала его лишь четыре квартала спустя. Дорогу домой он помнил, но по переходам шагал напролом, игнорируя светофоры, и мне оставалось поражаться тому, как быстро этот старик способен передвигаться, да еще в такой скособоченной позе.

— Погодите… Да постойте же! — кричала я Профессору вдогонку, но только распугивала прохожих. Летнее солнце еще палило нещадно, и перед глазами у меня все плыло.

Постепенно я начала злиться. Разве я виновата в том что лечить зубы — больно? На меня-то за что срываться? Не пойди мы к врачу сейчас, все стало бы еще ужаснее… Подумаешь, дантист! Даже Коренёк терпел и не хныкал… Эх! Зря я не взяла с нами Коренька. Уж при нем-то Профессор хотя бы старался вести себя как взрослый. А ведь я дождалась его, как обещала!

Вот и пускай идет себе один, решила я. И даже замедлила шаг. Профессор же несся вперед, переход за переходом — без остановки, игнорируя вой автомобильных клаксонов и уворачиваясь от столбов. Нацеленный лишь на то, чтобы скорее вернуться домой. Седые волосы, что я причесала ему перед выходом из дома, развевались теперь на ветру, костюм измялся и перекосился. А он все шагал, и его ссутуленная фигурка становилась все меньше, исчезая в вечерней тени. Иногда я на пару секунд теряла его из виду, но тут же отслеживала дальше по запискам на его костюме. Отражая солнечные лучи, они указывали мне, где он, лучше всякого навигатора.

И тут мои пальцы стиснули ручку зонта. Взгляд метнулся к часам на руке. Из смутных обрывков памяти я пыталась восстановить, сколько же времени провел Профессор в кабинете врача. И все подсчитывала — десять, двадцать, тридцать — интервалы на циферблате…

А потом опомнилась и побежала за его ускользающей спиной со всех ног. Не боясь даже остаться без сандалий, лишь бы не упустить эти солнечные записки на его пиджаке, пока те не исчезли в городских тенях за углом.

Пока Профессор принимал ванну, я наводила порядок в его кабинете. И вскоре собрала в огромную кучу все выпуски Journal of Mathematics, какие только нашла. Ничего кроме конкурсных задач в этих журналах его не интересовало, и он то и дело разбрасывал их раскрытыми на одной и той же странице по всему кабинету. Я же теперь сложила их вместе и уже подумывала, не расставить ли их по номерам. Как вдруг зависла над списком победителей конкурса на обложке.

Перебрав все обложки, я отложила лишь те, на которых стояла фамилия Профессора. Имена главных призеров печатались в красивой рамочке и сразу бросались в глаза. Фамилия Профессора смотрелась там грандиозно. Иероглифы его имени я впервые видела напечатанными, а не написанными от руки, и хотя для меня они уже утратили привычную душевность, жирный шрифт словно подчеркивал неоспоримость его победы даже для таких, как я.

В кабинете было жарче всего. Убирая в картонный ящик те номера, на которых не значилось имени Профессора, я вспомнила про визит к зубному. И пересчитала проклятое время снова.