Любимые бывшими не бывают

– Вчера, – оживленно начинает Маша, но я жестко ее останавливаю.

– Если ты собираешься говорить о давешнем корпоративе, то я не намерена ничего слушать, – то ли приятельница, то ли коллега обиженно поджимает губы.

А я делаю сногсшибательное открытие. Растет убеждение, что все вокруг, кроме Максима, носят фальшивые мерзкие маски.

Вот и Мария дуется на меня за то, что я не оправдала ее надежд, не приползла после случившегося в соплях и слезах, да и еще лишила ее возможности посплетничать.

Я сцеживаю рвущийся из груди смешок в кулак и прячусь за веером документов. Но погрузиться в отчет мне не дает вежливый отстраненный голос из селектора, вызывающий к генеральному.

И снова я плыву по коридору через перекрестье клинков любопытных взглядов, которые не ранят, но все-таки причиняют небольшой дискомфорт. Мимо секретарши, у которой на лице написана жалость.

Может, сообщить ей, что я не нуждаюсь в сострадании?

Первым в кабинете я замечаю Влада. Срабатывает механическая привычка.

Я бы, конечно, предпочла с ним не встречаться, но раз уж мы трудимся на благо одной фирмы, наверное, лучше разобраться со всем все здесь и сейчас.

Затем я обнаруживаю его блондиночку в идеально отутюженном брючном костюме-двойке. Она умышленно демонстрирует кольцо на безымянном пальце, а я лишь выше подтягиваю воротник джемпера.

«А она зачем сюда пришла? Попинать еще не остывший труп бывшей соперницы?», – веду диалог со вторым «я», ибо остальные собеседники в этой комнате меня не устраивают.

Директор задерживается. Ситуация медленно, но верно превращается в фарс и все больше напоминает избитое клише.

Я избегаю смотреть на приторно-влюбленную парочку, поэтому в качестве объекта для наблюдения выбираю стол шефа напротив окна – массивный, из мореного дуба.

Хитрое подсознание, очевидно, хочет подстраховаться и избавить меня от страданий, поэтому подсовывает вереницу образов, отчего я воочию представляю, как бы мы с Максом зажгли на этом столе.

Вот Влад со своей новой красоткой нордического типа – нет, потому что он, и правда, как в той песне «гелем вылизанный, кремом вымазанный». *[1]

А мы с Максом – еще как, потому что у Белова расправленный огонь по венам.

– А можно мы уже отбудем повинность и вернемся к делам? – явление генерального случается подобно манне небесной, и я не замечаю, как озвучиваю мысли вслух.

Присутствующие застывают в немой картине, а я выдаю фальшивое «ой, простите, не хотела».

Директор сообщает, что меня переводят в отдел к Владу и его пассии, и на меня устремляются три пары испуганных глаз. Ждут, разорвется или нет граната с выдернутой чекой.

Я же не оправдываю их ожиданий. Безразлично передергиваю плечами и ровным тоном уточняю вопросы подчинения.

Что ж, шефу хотя бы хватило такта на то, чтобы оставить моим непосредственным руководителем Андрея Николаевича.

После продолжительной паузы Слонский с облегчением распрямляет сжатые в кулаки пальцы. Его побелевшие костяшки постепенно обретают естественный цвет. Влад носком туфли ковыряет ворс дорогого итальянского ковра. А вот в темно-зеленых глазах его спутницы плещется неприкрытое разочарование.

Каюсь, ее постная физиономия даже доставляет мне некоторое подобие удовлетворения.

– Если вы ждали от меня истерики – ее не будет. Заявления об увольнении так же, – театрально объявляю я и наталкиваюсь на удивленные лица.

Я не виню участников этого спектакля за недоверие. Они ведь не знают, что в эту секунду я нахожусь под тяжелыми антидепрессантами по имени Макс.

Все формальности улажены. Никто больше меня не задерживает. И я оставляю позади кабинет директора.

Внутри саднит, как если не до конца зажившую ранку потереть песком – неприятно, но не смертельно.

Спустя пару минут меня зачем-то догоняет Влад.

– А ты отлично держишься, я и не рассчитывал, – произносит он, а я в толк не возьму, ради чего это все – потешить собственное самолюбие?

– Что ты хочешь, Меркулов? – спрашиваю я напрямую, не видя смысла юлить.

– Помада красная, – игнорирует мой вопрос бывший и продолжает отрешенно рассуждать: – ты же говорила, что не любишь…

«А ты говорил, что никогда не оставишь», – хочется ответить мне, но я заталкиваю больное подальше, и вместо него достаю наружу ехидное.

– Зависит от того, для кого краситься, – я прячусь за толстую броню, рисую безразличие на лице, а он с силой хватает меня за запястье.

Я торопливо стряхиваю с себя его прохладные пальцы, потому что мне вдруг становится неприятным его прикосновение, воспринимающееся теперь чужим.

– Пожарная лестница. Бутылка шампанского. Неужели забыла? – играет в какую-то игру человек, некогда бывший близким. А я вскидываюсь и рещко его осекаю.

– Даже не начинай!

Выпутавшись из липкой паутины воспоминаний нас и нашего быта, Я увеличиваю пропасть между мной и Владом широкими твердыми шагами. Не оборачиваюсь – нет резона чинить битое и заниматься самообманом.

Боли нет. Но грудь захлестывает угольная пустота, которую срочно хочется чем-то заполнить, раскрасить яркими красками. И я набираю номер, вчера ставший для меня спасением.

– Ты свободен вечером? – спрашиваю я и замираю, про себя твердя «если свободен, буду тебя боготворить».

– Для тебя – да, – раздается уверенное и проливается бальзамом на душу.

После измены Влада такое исключительное отношение Макса подкупает.

Глава 11

Макс

Я не готовлю завтрак своим любовницам.

Не дарю им уютных свитеров на Новый год. Не интересуюсь, чем они занимаются в свободное от моей постели время. Я избавляюсь от привязанностей, когда необременительные отношения грозят зайти дальше. И удаляю номера телефонов, по которым никогда больше не позвоню.

Но Оля не просто любовница. Она – необъяснимое наваждение, без которого существование станет пресным, а будни – лишенными ярких красок.

– По-моему мы проспали все на свете.