Любимый цветок фараона

Аббас вытащил телефон:

— Нужно заявление из полиции.

— Зачем? У нее его не украли.

— Ага, — нагло усмехнулся Аббас. — Если паспорт потерян, тоже нужно заявление… У тебя, малыш, есть какой-нибудь документ с фотографией?

— Студенческая карточка.

Сусанна удивлялась своему слоновьему спокойствию. Блин, она без документов теперь! Впрочем, после всего, это, пожалуй, самое простое… У родителей есть копия паспорта. О, нет… Это же надо будет рассказать, где она потеряла паспорт и кто пойдет с ней в посольство. Нет! Мистер Атертон, ну напрягите память! Мозги вам напрягать бесполезно!

— А есть знакомые, способные подтвердить личность? — продолжал читать с телефона Аббас.

— Есть.

Только Паши с Мариной не хватало! На их месте она бы сказала, что они не знают эту дуру. Или групповод? У него все-таки доверенность на нее… Мистер Атертон! Ну, елки…

— Отстань от нее, Аббас. Все сделаем в срок. В крайнем случае, купим новый билет.

— У меня школа в понедельник.

И зачем она это вставила?

— Ты ему про школу не говори, он не знает, что это такое…

Реза промолчал, и Аббас вышел в кухню к матери, но, услышав его речь, Реза кинулся следом. Ну и Сусанна не осталась на месте. О чем на этот раз спор? Явно о ней, раз Аббас тычет в нее пальцем. Мадам Газия даже позволила себе повысить голос, но Аббас не унимался, и Сусанне показалось, что он готов наброситься на брата с кулаками. Наверное, не показалось, потому что мать встала между братьями и, когда Аббас, плюнув, вышел из кухни, она, наглаживая Резе спину, вывела его обратно в столовую, куда Сусанна успела ретироваться от греха подальше. Хозяйка взяла с подноса чашку и наполнила до краев чаем. Реза произнес тихо:

— Шакар, Латифа.

И она ушла. Реза медленно потягивал горячий чай, не поднимая на Сусанну глаз. Ему стыдно, что она видела его в таком состоянии. Он планировал шокировать ее драгоценностями и костюмами, а получился этот ужас со шприцем и мумией. Мумией… Хотелось задать ему вопрос, но она боялась первой нарушать тишину. Наверное, это не тот случай, когда женщина первой заговаривает с мужчиной. После трех печений, она стащила с блюда еще с десяток фиников, и во рту стало можно открывать сахарную фабрику!

— Сусанна, ответь на один вопрос и болыие ничего ке говори, — Реза поставил пустую чашку на блюдце, но глаз на Сусанну не поднял. — Мне есть за что извиняться? Или я вел себя пристойно?

Он ничего не помнит. Совсем ничего… И боится, что перестал быть джентльменом, оттого и глаз не поднимает.

— Нет, Реза, тебе не за что извиняться, — И он тут же поднял на нее глаза, покрасневшие то ли от гари факела, то ли от попавшей в них краски. — Если только ты не обидел меня словами, которые говорил.

Она улыбнулась, но он не подхватил улыбки.

— Нет, словами я тебя точно не обидел. Спасибо, что ответила. Мне это очень важно.

— Мне это тоже важно, Реза. И еще… Это настоящий ребенок?

Реза кивнул.

— Настоящий. Ты же видела, там все настоящее.

— И статуя?

— Которая? — теперь губы Резы искривились в улыбке, ко слишком уж грустной. — Аббас сказал, что ты ее видела.

— Обе, наверное, — теперь пришлось опустить глаза Сусанне.

— Настоящие. Из этой гробницы. Можно еще вопрос?

Сусанна кивнула.

— Что ты почувствовала, когда взяла на руки ребенка?

Она так долго смотрела ему в глаза, что успела сосчитать все лопнувшие сосуды.

— Я так испугалась за тебя, что забыла свой страх. Вернее, брезгливость. Все же это ребенок…

— И все?

А что еще? Вы уж наводящие вопросы задайте, мистер Атертон, чтобы понять, по каким полочкам раскладывать чувства…

— Ты так аккуратно уложила его спать…

Спать? Вы именно этот глагол использовали? Я не ослышалась?

— Я боялась его сломать.

Давайте уж, мистер Атертон, говорить начистоту: вы чокнутый, а я пока нет. А вообще лучше прекратить разговор, хотя…

— Это гробница ребенка?

Реза покачал головой.

— Нет. Детей, умерших раньше родителей, клали в приготовленную для отца гробницу. У меня глаза не рентгеновские, но, похоже, этот ребенок родился до срока. Во всяком случае мне так показалось по его деформированным конечностям, когда я его перепеленывал.

Зачем? Вопрос можно было не произносить. Он высветился на лбу, как на электронном табло.

— Тряпки были слишком ветхие… А класть ребенка обратно в саркофаг голым я посчитал кощунством. Ты ведь хочешь спросить другое, — продолжил Реза без паузы. — Раймонд действительно рыл винный погреб, а нашел, что нашел. Нетронутую гробницу, которая могла прославить его не хуже Картера. Но он выстроил вокруг дома высокий забор и никому не сказал о ней.

— Почему?

— Поначалу, думаю, потому что открыл ее самостоятельно, да еще во время войны, когда все раскопки заморозили, а потом… — Реза пожал плечами. — Да кто ж его знает! Семейная хроника умалчивает, — он улыбнулся по-старому добро, без сарказма. — Довольно на сегодня мумий. Поверь, это не было запланировано.

— А остальное?

Зачем спрашивать? Ты знаешь ответ. Он все приготовил для тебя. И ты знаешь, как должна отреагировать на его кивок.

— Спасибо.

Больше добавлять было нечего. Она впервые поблагодарила его от всего сердца.

— Я боялся, что тебе не понравится. Боялся, что ты не захочешь играть в эту игру… Я слишком боялся. А мне нервничать нельзя…

Так вот причина приступа? Значит, все из-за нее? Ну, все, как всегда… Старая песня! Без вины виноватая! Якобы нервничал, гадая, какое впечатление произведет на нее его балаган тщеславия! Только вид у него настолько потерянный, что во все поверишь. Суслик… Заткнись, а? Тебе цветов, кроме папы, никто не дарил!

— А можно взглянуть на пруд?

Реза кивнул, поднялся и протянул ей руку. Ту, в которую недавно вошла игла. Ту, на которой оставалась заметной рана, спасшая ее от придурка на улице.

Они прошли мимо кустов, закрывавших вход в гробницу, и Сусанна содрогнулась.

— А мумия отца есть?

— Нет. Больше нет.

— Раймонд передал ее музею?

Реза рассмеялся.

— До сих пор никто не знает про гробницу. Он содрал в первой камере все росписи, чтобы никто из посетителей мастерской не догадался, что находится за стенкой. В угоду своей художественной страсти и дани первой египетской профессии, он все зарисовал. По его рисункам я и восстановил росписи…