Любимый (м)учитель

Мы переспали. Она отдала меня себе и я не знаю, что с этим подарком делать. Я не знаю, как теперь объяснить ей, что всё это вовсе не обязательно наша судьба или вроде того. Я не хочу быть тем, кто её растопчет, но она невероятная. И сейчас, всякий раз как открываю тетрадку, вижу слова о том, что ненавидел её.»

«Я стал понимать её.»

«Она подралась.

Дура.»

«Она со мной играет. Если конспектировать мои чувства, то это какой-то теннис. Она превращается из милашки в стерву и наоборот — за секунду. Она творит что-то невозможное и превращает меня в дурака. Сегодня я за ней — завтра она за мной. И только я делаю шаг назад — она делает один вперёд. И так по кругу, и меня от этого каратит, потому что каждое утро (да ещё и с ней) я чувствую, что не знаю, что будет дальше. А она всё это проворачивает легко, как дышит. Она не притворяется, она не понимает что творит.»

«Я хочу видеть её по ночам в своей постели.»

«Только что она заставила меня признаться, что я её ревную.

Пришло время анализировать:

Я наломал дров.

Я её ревную.

Я хочу видеть её в своей постели.

Она меня заставляет ходить следом, а я как верный пёс иду.

Она даже не осознаёт своей власти надо мной.

Она не понимает, что я в её руках.

Она сейчас стоит и смотрит, как я это пишу, и ей невдомёк, что я давно её обнаружил. Но она не мешает, просто застыла там и всё. Я не скажу ей, что я её люблю. Но её признание, её взгляды и её пальцы, которые минуты через две будут гладить моё лицо — измучают меня. Я принадлежу ей, кажется.

И это хреново.»

Примечание:

Скорости вокруг бешеные

 Мы себя едва сдерживаем

 Значит надо быть бережнее

 Нам не жить друг без друга.

"Прошу стань добрей меня, стань ласковей" — Муслим Магомаев

=Мы разлучаемся со сказками

Вероника убрала тетрадку, закрыла глаза и снова стала наслаждаться сквозняком на щеках. Он прекрасен. Егор — прекрасен, и его слова тоже.

Он боится, он не понимает и она, Вероника теперь умнее. В её руках не только власть над ним и его душой, но и знания. Теперь она его разобрала, как сложный танец и готова довести дело до конца. Она готова сорваться и бежать, искать его и обещать, что плевать на всё, что плевать если закончится, что он может ей доверять, а она ничего не попросит, что всё хорошо, пусть не навсегда.

И сорвавшись с места Вероника и правда побежала, вырвалась из дома, из тепла в осенний вечер, прохладный и промозглый и так и застыла на крыльце.

Егор не сидел на лавочке, не сидел на крыльце. И не было припарковано у забора его машины.

— Где он? — спросила сходу, приближаясь к компании у костра.

— Уехал.

— Куда?

— Не знаем.

— И ничего не сказал?

— Ничего.

Она достала розовую раскладушку, набрала номер и через три гудка услышала голос от которого всё и ликовало, и умирало одинаково.

— Где вы?.. я всё прочитала.

— Я вернусь. Мне нужно было подумать, я недалеко.

— Недалеко?..

— Ты можешь придти, прямо по тропинке, я… навстречу.

— Егор, — ему показалось, что она впервые позвала его по имени.

— Что?

— Всё хорошо?

— Иди ко мне.

Она прошла мимо Льва, мимо Саши и Леры, к калитке, за неё и по тропинке бесконечно долго, а сердце предчувствуя что-то нехорошее, сходило в груди с ума, колотилось безумно и будто голосок в голове шептал: «Беги, беги, беги к нему, девочка!»

Когда его фигура замаячила впереди, Вероника уже неслась так быстро как могла, и в итоге повисла на его шее, и почти сразу его губы, нашли её губы. Долгий, долгий поцелуй, который всё никак не заканчивался, а в горле уже скребло и губы начали шептать что-то глупое и нежное.

— Стой, стой, — остановил он. Сталь в глазах, решимость.

О чём он тут думал?

— О чём вы думали?..

— Вероника, мы больше не можем.

— Нет, — её будто кто-то толкнул в грудь, больно, так что вышибло из лёгких воздух.

Будто она теперь летела спиной вперёд не зная обо что ударится и где этот полёт прекратится. Острые пики ли там, или камни… теперь она одна. Теперь она останется одна.

Она его потеряла.

Но была же готова!

Ты же была к этому готова!

Так почему у тебя слёзы бегут по щекам, и почему ты дрожишь, будто околела, почему у тебя потерянный вид.

Он писал, что привязан к тебе, он писал, что тебе принадлежит.

Так может это просто сон? Может это тебе только снится? Проверь. Ущипни себя.

— Мне это не нужно, Вероника. Я тебе не дам, того, что тебе нужно. Я разрушу всё светлое, что в тебе есть…

Он любит тебя, ты же знаешь.

Ущипни себя, девочка. Он просто тебе снится.

Он просто запутался.

—…я не знаю, что с собой делать, я помешался, я не мыслю здраво и должен понять, что будет дальше.

Он трус? Да он же просто трус.

Он любит тебя, Вероника.

— Вы любите меня, Егор Иванович, — тихо сказала она, глядя ему в глаза.

— Да, — кивнул он. — Это самый вероятный диагноз.

На одну сладкую секунду всё окрасилось и стало цветным, а потом снова ушло во мрак монохромной старой киноплёнки. Он сказал "Да", а потом сказал "Нет". И подозрение, что он лжёт не ушло, понять бы что именно из сказанного не правда.

— И вы уходите?

— Ухожу.

— Потому что не хотите сделать мне больно?

— Потому что чем меньше мой мир, тем сложнее мне дышать. И пока я ничего тебе не пообещал, нужно всё прекратить. Приостановить. Прекратить, — его слова казались пустыми, как яичные скорлупки. ничего не значащими. По крайней мере так считало глупое Вероникино сердце.