Любимый жеребенок дома Маниахов

Феоктистос плохо выглядел, сероватая щетина торчала неровно, глаза — красные и злые. И он совсем не улыбался.

— Халид ибн Бармак! Вот это новость! — сказал он сорванным голосом. Вызвал шустрого посыльного, шепнул ему что-то на ухо, тот сорвался, с места бегом. Феоктистос подержал короткое время ладони у лица, потом вздохнул и пошел пить воду из медного стакана. Я встал с ним рядом, налил сам себе воды в соседний стакан.

Феоктистос косо посмотрел на меня.

— Я видел лагерь тысяч на пять человек, — ответил я на его молчаливый вопрос. — Но это не те солдаты, с которыми тут раньше имели дело. Даже не армия бывшего халифа, который был очень хорош, просто ему было не до вас — подавлял один бунт за другим, но все равно плохо кончил. У Халида — хорасанцы.

— То есть хоть восточные, но персы, — с усмешкой сказал Феоктистос. — Давно не встречались. Со времен… императора Ираклиуса, что ли.

— Персы, иранцы — называйте как хотите. Но здесь лучшие из хорасанцев, — продолжил я. — Опытные. Наверняка очень хороши кони и верблюды. Халид — принц Балха, это место, где делается лучшая в мире броня. Любимое оружие хорасанцев — боевой топор.

— Тем лучше, тем лучше… — бормотал Феоктистос, моргая красными глазами. — Пять тысяч. Ну, не держит же он вторую армию за холмом? А потом, сколько бы их ни было, вот эта горловина, через которую они завтра сюда будут перетекать…

— Что? — спросил я.

— Догадка, вот что. И еще то, что мы видим с верхушек гор, — разъяснил он. — Вы же не думаете, Маниах, что только они засылают сюда разведчиков? Мои армейские коллеги тоже кое-чем заняты. Ваши цифры в целом подтверждаются, конечно. А что там сказал ваш царственный друг насчет того, что снимает лагерь? Вы думаете, что он уберется отсюда вместе со всем войском? Он и правда снимает его, мне сообщили об этом как раз перед вашим прибытием. Вот только движется это воинство вовсе не на юг и не на восток, домой. Они идут сюда, Маниах. И все начнется если не утром, то завтра днем. Вот и пусть начнется.

Я попробовал представить себе — что? Две армии, которые встречаются в ущелье? Бессмысленно. Бой может быть по ту или эту сторону горловины. И кончится он, по известным причинам, очень плохо для Халида. А потом императорская армия, которую некому сдержать, идет на юг, в земли халифа, до самой Эдессы — если больше некому будет ее остановить. Ну, а дальше все равно отползает назад. Потому что если карать его отправится настоящая армия, кто бы ее ни возглавил, то тогда главное для императора будет — нырнуть обратно вот в это ущелье вовремя. И еще придется оставить немалый отряд для его охраны.

— Солдатская баня вас не оскорбит, Маниах? — поинтересовался Феоктистос.

— Как может оскорбить кусок мыла и чан воды? — посмеялся я. — А если мне дадут еще поспать…

— Вам — дадут. Немножко. А если очень, очень повезет, то дадут и мне, — сказал он мрачно.

Позднее утро или ранний день, эхо труб по всему лагерю. Что-то происходит. Я показываюсь из палатки — а лагеря уже почти нет, земля валов швыряется обратно во рвы, ткань павильонов в руках превращается в квадратики меньше, еще меньше — и исчезает, солдаты, пешие и конные, выстраиваются в линии среди пыли.

— Ну, что, пора выходить, — поприветствовал меня все тот же Феоктистос. — А то заберут вашу палатку, а вас оставят. Вот вам фляга с водой, что тут еще — пара яблок, дрянь завтрак, пойдемте, увидите интересную картину.

Мы остановились в отдалении от бывшей главной площади лагеря, так, что граница и ущелье оказались справа от нас.

Площади уже не было. Была сплошная стена кавалерии на серых, в яблоках конях, в серых плащах, без брони, с зачехленными копьями. Лес копий над головами — как дерево Зои у пещеры дракона, с трепещущим многоцветьем вымпелов: синие, голубые, красные, все украшены крестами. Стена темных щитов, конь и золотой всадник на каждом.

— Вот они, императорские тагмы, — сказал Феоктистос, и голос его дрогнул.

Два букеллария выехали на бывшую площадь, сверкнули железные рукавицы, держащие знамена. Ряды всадников начали затихать, они привставали на стременах, оглядываюсь.

Совсем тихо, только кони переступают нервно по суховатой земле.

Не знаю, каким я думал увидеть его в этот миг — в сверкающей ромэйской броне, в балхской кольчуге… Но он вылетел на площадь на сером гвардейском жеребце таким же, как я видел его в первый раз. В тонкой тунике, в сандалиях, сверкая загорелыми коленями.

— А-а-а! — захлебнулись восторгом ряды всадников. Грохот щитов сотряс долину.

Перед началом битвы полководцу положено произносить длинную речь. Но тут никто явно не собирался идти в бой — тут было что-то другое.

Он остановился в середине площади, резко выбросил вверх правую руку, приветствуя войска.

Повисла страшная тишина.

И в ней по рядам покатилось только одно слово, выкрикнутое его высоким, пронзительным голосом:

— Акроинон!

Мгновение тишины — и рев, грохот, ржание. И вдруг откуда-то из второго ряда раздалось протяжное и басовитое:

— Каваллин! Каваллин!

И, как потом сказал мне Феоктистос, было добавлено что-то насчет лошадиной мочи.

— Каваллин! — весело загремели тысячи глоток.

Император закинул голову и засмеялся. А потом поехал по рядам, протягивая руку и стараясь коснуться каждого хоть кончиками пальцев.

Они пойдут за ним куда угодно, понял я. И, что важнее, он победит.

А «Каваллин», он же «Лошадник» — может быть, для кого-то это имя и ненавистно, может, кто-то и считает, что то — имя демона, но только не здесь, не среди влюбленных императорских тагм.

А он все ехал вдоль рядов слева направо — но вдруг резко, с места, с полного разворота, серый конь взял в галоп.

Он мелькнул, как снаряд из баллисты, оставляя маленькие облачка пыли, хрупкий золотой мальчик в седле.

Букелларии медленно тронули коней, ожили и заструились по легкому ветерку длинные вымпелы их эполет, султаны на шлемах хлестали их по волосам и щекам.

Потом — серые кони, лес флажков, штандартов и вымпелов, стена темных щитов, щетина луков. Санитары, с их двумя парами стремян. Снова ряды всадников — не в бой, а в поход, медленно, за императором, туда, куда он ускакал.

То есть влево, на север. Я перевел взгляд на горловину ущелья, откуда не так давно вернулся: оно было справа, на юге, армия Халида ибн Бармака тоже осталась справа, за этой горловиной.

Этого не могло быть.

Феоктистос изучал мое лицо с явным удовольствием. Он смотрел на меня и смотрел, иногда улыбаясь.

Я перевел взгляд на императорскую армию: как огромное щетинистое животное, она длинной лентой тянулась налево, на север.

— Армения, — сказал я, наконец, Феоктистосу. — Он идет туда. Пересечет границу и нападет. Но не здесь, а там, на севере. Он с самого начала так все и спланировал. Он возьмет себе всю Армению, а не только ее запад, который принадлежит империи сейчас.