Любить или воспитывать?

– Эти девочки вовсе не обязательно проститутки, многие из них просто попали в трудную жизненную ситуацию.

– Не надо ля-ля! У них прижитые в пятнадцать лет дети! Половина из них больна всякими ужасными заболеваниями! Это у вас такое лечение?! Послать ребенка в сифилитический притон! С ума сойти! Впрочем, я должна была бы догадаться по вашим книжкам…

– Ваш сын хочет стать врачом.

– Да какой из него врач! Он же наивный идиот! Он там влюбился в какую-то Сонечку Мармеладову и теперь…

– Теперь он живет! Вместо того чтобы умирать! – не сдержавшись, рявкнула я. – Живет яркой, наполненной страстями жизнью, соответствующей его гуманитарным наклонностям. Он больше не серенькая никчемушка, и, как бы все дальше ни сложилось, вы его обратно уже не запихнете!

Женщина осеклась на полуслове, несколько секунд молча сверлила меня взглядом, а потом вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Я мысленно пожелала Сергею удачи и – держаться, несмотря ни на что.

Философ

Мы немного поговорили о Канте, Риккерте и Берталанфи. О том, что жизнь человека есть акт творчества. И о магическом символизме иенских романтиков, переходящем в наше время в «магический вербализм». Все это было очень мило и интеллигентно, но поскольку склад ума у меня системный, а ни в коем случае не философский, переливать из пустого в порожнее мне быстро надоело.

– Послушайте, – воскликнула я, обращаясь к своему собеседнику – мужчине средних лет с импозантной сединой на висках. – Как-то это все-таки неправильно: обсуждать философские и прочие взгляды вашего шестнадцатилетнего сына за его спиной. Почему вы не привели ко мне самого юношу?

Мужчина сплел длинные пальцы и отвратительно хрустнул ими. Глаза его подозрительно влажно блеснули.

– Да потому, – воскликнул он в ответ, – что Алексей уже три месяца отказывается выходить из дома!

– Ап! – сказала я и надолго замолчала.

Папа, с явным удовольствием пережевывающий философскую жвачку. Сын, не выходящий из дома. Шизофрения?

– Бред, голоса, галлюцинации, вычурные системы, идеи, страхи? – напрямую спросила я.

– Нет-нет, ничего подобного! – поспешно ответил мужчина.

Не сказать, чтоб я успокоилась. Бывает шиза и без продуктивной симптоматики. Лечится, кстати, еще хуже.

– Во всем виновата его мать, – твердо сказал мой посетитель, которого звали Виталий. – Я предупреждал, но она все это поощряла из-за своих дурацких амбиций.

– Простите, а мать вашего сына вам-то кем приходится? – осведомилась я.

Виталий смутился.

– Женой. То есть бывшей женой. Мы давно в разводе.

– Так. Расскажите, пожалуйста, все по порядку.

Если он не приведет сына, я вряд ли смогу им чем-то помочь. Но мне следует хотя бы попытаться понять, а ему – проговорить вслух и, может быть, увидеть какие-то нестыковки в своей позиции. Когда один родитель обвиняет другого в происходящем с их общим ребенком – это всегда неконструктивно.

В раннем детстве Алексей вроде бы был вундеркиндом. Или это им просто казалось – я так и не поняла. Во всяком случае, с ним много занимались, у него были необычные интересы и взрослые суждения обо всем на свете. Со сверстниками он почти не общался, предпочитая общество взрослых людей. Мать с отцом развелись, когда Алексею было пять лет. Инициатором развода была женщина – она обвиняла мужа в том, что он пустой человек, витает в облаках, целыми днями ни черта не делает (он преподавал культурную антропологию и еще что-то в этом роде) и не может даже починить кран на кухне. После развода отец хотел общаться с сыном, но, по-видимому, как-то вяло. Мать официально во встречах не отказывала, но все время ставила какие-то препятствия: ребенок простужен, ребенок у бабушки, ему уже спать пора… Отец довольно быстро отступился. Нет так нет. Поздравлял с днем рождения и с Новым годом. Алименты жене переводил сначала на книжку, а потом на карточку.

Когда Алеша учился уже в средней школе, отец с сыном стали нечасто, но регулярно встречаться (приблизительно раз шесть – десять в год, уточнил мужчина). Обычно гуляли в парке, сидели в кафе. Говорили на равных, обо всем на свете. Алексей много читал, был заядлым театралом, посещал лекции в Эрмитаже, рано стал интересоваться философией. Отец уже тогда замечал: есть проблемы, мальчик как-то совсем не вписан в обыкновенную человеческую жизнь.

Алеша не ходил в магазины, не умел сделать заказ в кафе, не гулял во дворе, не играл в футбол, не влюблялся в девчонок.

– Это все мать, ее воспитание, – твердил Виталий теперь. – Она все за него делала и всячески поощряла в нем эту «необыкновенность». Ей это как будто бы льстило. И учителя в гимназии тоже… «Все раздолбаи, компьютерные игры да попса, а он у вас такой вежливый, серьезный, в филармонию ходит…»

Виталий попробовал поговорить о социализации сына с бывшей женой. Ответ был вполне ожидаем: «А раньше-то ты где был? Нашелся теперь… будешь еще меня учить…»

Однако к девятому классу проблемы, по-видимому, обострились: мать повела Алексея к психотерапевту. Сначала к одному, потом к другому, третьему… Мальчик с юмором рассказывал об этих посещениях отцу и сначала явно получал удовольствие от словесных дуэлей со специалистами – специально готовился к сессиям, читал литературу. Никакого изменения в его состоянии, впрочем, не последовало. И однажды, без объяснения причин, он наотрез отказался от посещений.

Когда Алеша перестал выходить из дома, мать позвонила отцу: «Сделай же что-нибудь! Хотя бы раз в жизни будь отцом и мужчиной!»

– А чем он сейчас-то объясняет свое домоседство? Страхи? Недомогание?

– Ничем не объясняет. В том-то и дело. Как мы ни уговаривали… При этом он ведет себя вполне спокойно, читает, что-то пишет в интернете, смотрит хорошие фильмы…

– Виталий, попробуйте все-таки Алексея привезти. На машине. В приказном порядке. Сами понимаете, сейчас все мои соображения…

– Хорошо, я постараюсь.

Алексей оказался невысоким и белобрысым. Дымные, умные глаза. Приятная, но сразу отстраняющая собеседника на определенное расстояние улыбка. Мой интуитивно-диагностический аппарат психиатрию не регистрирует. Невроз?

– Ты чего-то боишься? На улице – опасность?

– Да нет, в общем.

– Тогда почему не выходишь из дома?

– Зачем? Не вижу смысла.

– Что самое страшное на свете?

– Самое страшное – это молчание Вселенной.

– ?!

– Уже доказано, что во Вселенной много звезд, имеющих планетные системы, – объяснил Алексей. – Все химические элементы и их сочетания общие, значит, там по статистике должна была бы быть жизнь, в том числе и более развитая, чем у нас на Земле. И они, конечно, должны были бы подавать всякие сигналы, излучения и все такое. Но Вселенная молчит. Значит, среди всех этих миллиардов звезд мы одиноки. Или другой вариант: достигая определенного техногенного развития, такого именно, как у нас сейчас, цивилизация неизбежно погибает…