Любит-не любит

Прежде всего она, естественно, посмотрела в сторону детской кроватки. Вероничка крепко спала. И тут Тина услышала приглушенный детский плач. Со всхлипами, донельзя жалобный, берущий за душу.

– Да что они там, заснули все, что ли? – пробормотала она и, накинув халат, вышла из палаты.

Плач доносился с той половины коридора, где роженицы и младенцы лежали отдельно.

– Ну, что я говорила, – недовольно произнесла Тина. – Ребеночек надрывается, а никому до него и дела нет. Небось что-нибудь отмечают, чей-нибудь день рождения. Ну я им сейчас покажу!

Даже возле их палат медсестры на посту не наблюдалось. Горела настольная лампа, под ней лежала распластанной потрепанная книжка в мягкой обложке, судя по изображениям пуль на колонтитуле, крутой детектив. А ведь сегодня ночью дежурила Светочка, которую Тина считала девушкой ответственной и серьезной.

– Вот и верь после этого заверениям руководства клиники, что они сделают все возможное и даже сверх того, если возникнет такая необходимость…

Продолжая шепотом выражать свое возмущение, Тина открыла дверь в другую половину коридора и нос к носу столкнулась с запыхавшейся Светочкой.

– Ой, простите! – приглушенно воскликнула медсестра, поправляя марлевую повязку на лице. – А что это вы не спите, Валентина Михайловна?

– Уснешь тут у вас, когда младенцы надрываются, а вас носит неизвестно где, – проворчала Тина.

Светочка смутилась, но тут же перешла в нападение:

– Напрасно вы такое про нас говорите, Валентина Михайловна. Я как раз из того отделения, где малыш плачет. Тамошняя медсестра никак не может его успокоить, вот и попросила меня помочь.

– Ну и почему же у вас не получилось? – строго спросила Тина. В ней проснулся материнский инстинкт, а вместе с ним и потребность защищать новорожденных детей, всех без исключения.

– Да как тут успокоишь. Они хоть и нескольких дней от рождения, а все понимают, точнее, чувствуют.

– Что чувствуют? – спросила Тина уже на полтона ниже.

– Когда их бросают.

– Как бросают? – ахнула Тина и сползла в стоящее у стены кресло.

– Да так: пишут заявление и идут на все четыре стороны, свободные как ветер, – пояснила Светочка.

– А почему?

– Ну, у всех у них, наверное, на то свои причины находятся. Только я бы таких мамаш душила собственными руками, – решительно произнесла молоденькая медсестра, и стало ясно, что ее будущим детям не грозит опасность появиться на свет ненужными.

– А эта что сказала?

– Да она особо не распространялась. Только по всему видно, что ребенок для нее только обуза. Помеха в личной жизни, – сказала Светочка. – Хорошо хоть до срока доносила.

– Чего ж тут хорошего? Такой кроха, а уже один-одинешенек на всем белом свете.

Тина вздохнула. Она не понимала, как ребенок может быть помехой в личной жизни, когда он и есть огромная составляющая этой самой жизни. Но кто-то, как выяснилось, думал иначе.

На душе сразу стало так горько, что захотелось в противовес сказать или сделать что-нибудь хорошее, стоящее. Чтобы не тонуть в беспросветности, грозившей поглотить Тину, которая вдруг задумалась о своей участи матери-одиночки.

– Слушай, Светуля, а ты принеси его мне, а? Вдруг он у меня успокоится? – предложила Тина.

– Да вы что, не положено. Знаете, как ругаться будут, если известно станет! Еще до главного дойдет, тогда и с работы вылететь можно.

– Да кто ж главному расскажет-то? – резонно возразила Тина. – А так он никому спать не дает и сам мучается. Ну, давай, неси малыша!

Светочка с пару минут прислушивалась к горестным стенаниям за дверью, потом посмотрела на раскрытый детектив в пятне желтоватого света на столе.

– Ну, это не мне одной решать. Пойду посоветуюсь, – неуверенно сказала медсестра.

Вернулась она, неся конверт, из которого торчали судорожно сжатые кулачки и крохотная головка с темным пушком вместо волос.

– Идите к себе в палату, Валентина Михайловна, – шепотом произнесла Светочка. – Я за вами.

В палате Тина уселась на кровать, а медсестра положила ей на руки младенца, уставшего от крика, но продолжающего громко и огорченно всхлипывать.

– Бедненький ты мой, – прошептала Тина, разглядывая красненькое от натуги личико.

– Бедненькая, – поправила ее Светочка.

– Что?

– Это девочка, – сказала медсестра и вышла, тихо закрыв за собой дверь.

Тина, оставшись наедине с отказницей, стала покачивать ее, тихонько напевая колыбельную, которую помнила еще со времен своего детства. Малышка какое-то время повсхлипывала, затем словно прислушалась к своим ощущениям или к чему-то еще, судорожно перевела дыхание в последний раз и затихла.

– Вот и славно, – прошептала Тина. – Спи, моя маленькая.

Постепенно черты лица малышки разгладились, кожа посветлела, дыхание выровнялось. Поелозив немного внутри конверта, она умиротворенно вздохнула, сонно посмотрела на Тину и, закрыв глазки, уютно засопела.

Носик у крохи оказался курносенький, волосики потемнее, чем у Вероники, а голубоватые глазки совсем такие же. И тем не менее Тина ни за что не спутала бы обеих девочек. Это только для посторонних все младенцы на одно лицо. А мать найдет своего и среди тысячи, даже если видела его всего мгновение…

Наверное, уже наступило утро и пришло время кормить Вероничку. Тина поняла это по характерному покряхтыванию. Она, не открывая глаз, поудобнее устроилась на боку, чуть откинула одеяло и приложила дочь к груди, прижав ее к себе рукой. Малышка цопнула сосок, как рыбка – наживку. Тина довольно улыбнулась – и опять услышала знакомое покряхтывание. Как же такое может быть?

Но не успела она в недоумении распахнуть глаза, как раздался изумленный возглас:

– Ой, Валентина Михайловна, что же вы делаете?