Любитель парков и аллей

— Стреляют, — вздохнул Иван Семенович, осторожно ступая рядом с Лизой.

— Все папковые патроны раскупили, — откликнулась Лиза. — Я уже два месячных плана сделала. И все идут, все идут…

— А я вот не поехал. — Иван Семенович сощурился на заходящее солнце.

— Почему?

— Собирался, а потом что-то расхотелось… Не знаю.

— А как вы, — Лиза запнулась и неуверенно закончила, — стреляете?

— Приловчился. Цевье кладу вот сюда, на сгиб. — Иван Семенович показал. — Получается удобно… Я ведь еще в детстве, мальчонкой, руку-то потерял, на пилораме городки выпиливал. Так что за это время многому и одной обучился… — Иван Семенович оживился. — Даже картошку чищу. А она, картошка-то, в руке крутится, нож то в нее идет, то мимо скоблит, но ничего.

Лиза с уважением покосилась на здоровую руку Ивана Семеновича, с трудом представляя, как это можно одной рукой картошку чистить.

— Вы что же, совсем один живете?

— Один.

— А родственники?

— Они у меня в деревне.

В это время солнце ударилось о землю, сплющилось и стало медленно оплавляться, густо выкрасив багровым светом легкое облако над горизонтом.

Иван Семенович Сквозняков разговорился и неожиданно рассказал Лизе почти всю свою жизнь, начиная с того момента, когда на красном лоскуте кожи обессиленно повисла половина его левой руки. Конечно, беды своей он вначале не постиг, детским умом не дошел, а вот как в возраст втянулся… Одно хорошо, к учению был прилежен. Сверстники его озоровали, за курево принимались, а он в это время над учебниками сидел, знания постигал. А они, знания, туго ему давались, в великих многотерпеливых трудах. Мать, спасибо ей, наставляла: «Ванюшка, ты за удовольствиями не гонись. Тебе с одной рученькой-то образование надо иметь, тогда и об удовольствиях можно будет помышлять. Кому ты, однорукой-то, ума не наживши, нужен будешь? Никому! А грамоту осилишь и женушка сыщется, и друзья обретутся». И он учился. Десять классов закончил, в сельскохозяйственный техникум поступил. Ничего, и там помаленьку учился. Но на последнем курсе случилась беда — влюбился. И так это крепко втюрился, что все учения забросил, закурил и поливать начал. Тут бы ему и каюк, потому как влюбился он безответно, безнадежно, но к этому времени случилась производственная практика, он уехал в дальнее село и там в одиночку выгоревал свою любовь. С тех пор женщин уважает, но и побаивается. Пять лет работал в управлении Сельхозтехники, а потом подвернулась работа в госстрахе. Ничего, жить можно, хотя годы и уходят…

Здесь Иван Семенович споткнулся и умолк. Жаловаться на судьбу он не хотел. Лиза, внимательно слушавшая его, вопросительно взглянула на Ивана Семеновича и почему-то вздохнула.

А солнце уже скрылось за горизонтом, поутихла оружейная пальба на марях. Легкие сумерки опустились на землю, и река, лежавшая у их ног, стала свинцово отсвечивать, лениво накатывая на песок мелкие волны. И сумерки, и Лиза, кажется, чего-то ожидали от Ивана Семеновича, каких-то новых его слов, а может быть, и поступков, но он ничего не сказал и тем более не сделал. С наступлением сумерек робость Ивана Семеновича перед Лизой значительно прибавилась, и он мучительно переживал ее, эту робость, не находя никаких слов для продолжение разговора.

— Холодно, — поежилась Лиза, — от реки, наверное.

— Разве? — удивился Иван Семенович. — А я что-то не замечаю.

— Пойдемте в парк?

— В парк? Конечно! — Иван Семенович обрадовался. — Знаете, я очень люблю наш парк, люблю аллеи, особенно ночью, когда луна…

И в парке их сразу обступила темнота, плотно сомкнулась над ними, и Иван Семенович, пару раз наткнувшись на теплый Лизин локоток, окончательно сомлел, затаил дыхание, бережно вышагивая рядом с белокурой женщиной из магазина охотничьих товаров.

VI

В эту ночь Ивану Семеновичу Сквознякову не спалось. И не спалось-то ведь как-то радостно, облегченно, словно ночь стала для него продолжением дня, в котором ему предстояла веселая и счастливая жизнь. Мимо отдернутой шторы, сквозь шибку окна он ловил взглядом блуждающие звезды, но не мог остановиться мыслями на них, а все возвращался под сумрачный покров вечернего парка, где так темно и тревожно вспыхивало короткое дыхание Лизы. «Как же все это так получается? — расслабленно мыслил Иван Семенович. — Где-то в совершенно разных местах родились два человека. Они жили, посещали разные школы, разные люди воспитывали их, никогда не думали друг о друге. Они даже влюблялись и тайно намечали себе суженых, желая оставить после себя новых людей. И вот однажды, случайно эти два человека встретились, чтобы быть самыми близкими на земле. Как же это так? — Иван Семенович изумленно поморщился и медленно продолжил свою мысль: — Вот уже пять лет я работаю в хорошем коллективе. Пять лет я знаю Веру Семеновну, Нину Григорьевну, Владимира Сергеевича, но они не стали мне близкими и родными. Они просто товарищи по работе, и я им тоже товарищ по работе. А Лизу я знаю только месяц, но она уже ближе для меня, чем все работники госстраха вместе. Чудно все это как-то. Непонятно».

Иван Семенович повернулся на другой бок, длинно вздохнул и опять задумался. Конечно, жизнь его не баловала, не одарила какой-то там особенной судьбой, но и жаловаться грех. Жив-здоров, квартиру имеет, работа приличная, а что еще надо? «Вихрь» хоть сейчас может взять за наличные. Так бы вот и жить: спокойно, уверенно, не пытаясь обогнать чужое счастье. Но вот иногда, вечерами особенно, вдруг вспоминаются дети, играющие в песочнице на дворе, и рядом их мамы с каким-то особенным выражением на лицах. И в один миг все вокруг начинает казаться пустым и бессмысленным, словно он, Иван Семенович, случайно живет на земле.

Сквозняков сел в постели, потом пошел на кухню и напился из чайника. Сна не было, и даже предчувствие сна не приходило. И тогда он подумал: «Завтра пойду и все скажу. А что? Ведь не убьет меня за это. Все так делают, а я-то чем хуже? Так и скажу: простите меня, Лиза, я пришел сказать вам, что…» Тут Иван Семенович споткнулся, поискал подходящие слова, не нашел и не опечалился: они, слова эти, были в его взволнованности, в глазах его и мыслях. И что самое главное: Иван Семенович каким-то шестым чувством догадывался, что Лиза ждет и желает тех слов, которые он только что не смог найти, что слова эти завтра отыщутся.

И еще долго думал Иван Семенович о завтрашнем дне, и что-то ласковое и светлое брезжило ему впереди, и жизнь казалась бесконечной, как путь до тех звезд, что заглядывали к нему через шибку окна мимо приотдернутых штор.

VII

Утром, пока Иван Семенович гладил костюм, чистил ботинки и вообще с особенным тщанием приводил себя в порядок, набежали невесть откуда тучи, низко покрыли город, медленно и безмолвно просыпались холодным дождем. Асфальт загустел темнотою, зашумела вода в колодцах, унося царством подземных труб первые желтые листья, оброненные осенью. Но Иван Семенович ничего этого не заметил, увлеченный сборами и предстоящим разговором с Лизой, о котором он, правда, думал уже не столь уверенно, как ночью. Теперь он усиленно сожалел о том, что был слишком нерешителен минувшим вечером, что будь он немного посмелее, все бы тут же и выяснилось, и не надо было сейчас мучиться в напрасных сомнениях. И медлил Иван Семенович, бестолково кружил по квартире, все отыскивая какие-то причины для задержки. Наконец никаких причин не осталось, Иван Семенович погрустнел и вышел из дома. И здесь, на улице, он заметил, что тучи в город пришли вместе с неожиданно крепким промозглым ветром, безжалостно секущим листья деревьев, что люди надели плащи, но и в них торопились укрыться в дома от пронизывающего напора воздуха. Иван Семенович поежился, растерянно оглядел свой выходной костюм, но в дом возвращаться не решился (пути не будет), заспешил по опустевшему тротуару…

— Здорово, агент! — Михаил сидел на крыльце магазина под высоким крытым гофрированной жестью, деревянным козырьком. Он сидел и насмешливо смотрел на промокшего Ивана Семеновича, в нерешительности замершего у крыльца. — Ты это куда собрался?

— Здравствуй, Михаил, — глухо ответил Иван Семенович, почувствовав легкий зуд в культе.

— Куда собрался, говорю?

— Никуда. — Иван Семенович почему-то оробел перед Михаилом.

— А чего в костюм выпендрился? Дождь шпарит, а ты в костюме шляешься.

Грубый тон Михаила покоробил Ивана Семеновича, ему было как-то стыдно и неловко перед ним, в то же время хотелось ответить с достоинством, самую чуточку приструнить Михаила. Сквозняков зябко передернул узкими плечами, откашлялся и тихо спросил:

— А что, собственно, в этом плохого?

— В чем?

— Ну, в моем костюме. Суббота. У меня выходной день…

— Так и иди в ресторан, в своем костюме, — грубо перебил Михаил, — чего сюда-то прешься? К Лизке? Она на работе, при исполнении, так сказать, своих обязанностей.

Иван Семенович окончательно растерялся и от растерянности вымучил из себя жалкую улыбку.

— Что-нибудь случилось, Михаил?

— Чего случилось, ничего не случилось. — Михаил поднялся и насмешливо оглядел съежившегося под дождем Ивана Семеновича. — Случилось… Слишком часто ты стал сюда наведываться, вот и случилось. А мне это не по душе, понял? Пошутили и будя! Привет! — Михаил вытянул руку, указывая направление дальнейшего пути Сквознякова.

Иван Семенович послушно посмотрел в этом направлении, потом на Михаила, и на его лице все еще умирала жалкая улыбка. Он ничего не понимал, он только чувствовал все усиливающийся зуд в культе и непреодолимое желание сейчас же у этого вот крыльца умереть. Ему казалось, что вместе со смертью исчезнут Михаил, дождь, болезненный зуд в культе, стыд и собственная беспомощность, и где-то там, бог знает где, останутся только он и Лиза.