Любивший Мату Хари

— Я был занят.

— Это не ответ.

— Хорошо. У меня были определённые предварительные договорённости.

— Что означает, что вы, так же как и я, знали или по крайней мере подозревали, что вся затея, возможно, с самого начала — подставка...

— Что означает, что у меня были предварительные договорённости, к тому же существовали также определённые преимущества, из которых можно было извлечь пользу. Видите ли, если вы хотите обвинить кого-то, Ники, тогда обвиняйте Шпанглера. Кроме прочего, враг — он, а не мы.

Саузерленд поднялся со стула, налил себе ещё стакан джина и поставил его на подоконник всего в нескольких дюймах от руки Грея.

— Существует мнение — не обязательно моё, но тем не менее всё же вероятная версия: за это отчасти несёт ответственность и женщина.

Грей потянулся к стакану, но, казалось, не смог поднять его.

— Боже мой, не прекратить ли вам это? Нет?

— Теперь, согласно данной версии, она работает на Шпанглера и, таким образом, больше участвует в деле, чем мы думали. Следовательно, когда вы только подошли...

— О, пожалуйста, заткнитесь.

Саузерленд посмотрел на наручные часы. Показалось, время замерло, заставляя оглядеться и задуматься: цветочный ситец, фарфоровая ваза, сигарета на каминной полке и двое мужчин в ожидании войны.

— Что вы собираетесь делать? — наконец произнёс Саузерленд.

Грей прикурил сигарету и опустился в кресло.

— Делать?

— Речь идёт о войне. Вы знаете, она здесь.

Они смотрели друг на друга в треснувшее тусклое зеркало.

— Нет, — сказал Грей, — я не думал об этом.

— Я хочу сделать предложение, Ники. Я бы хотел, чтобы вы поразмыслили о работе у нас. В департаменте, — быстро добавил он. — Я не говорю о прикладной работе. Я имею в виду стол, стол на Четвёртом этаже в Ричмонде. Что вы скажете?

— Я говорю оставьте меня в покое.

— Послушайте, война изменила все условия игры. Я думаю, вы найдёте её...

— Уходите.

— Эта война, Ники, будет много ужаснее, чем вы можете предположить, ужаснее, чем может предположить кто-либо. Вам могут сказать: вступайте в славный полк, проткните несколько гуннов и будете дома к Рождеству, но война будет совсем не такой. Это будет кровавая баня, настоящая кровавая баня... Не думаю, что вы понимаете. Я могу уберечь вас от окопов.

— Нет, не можете. А сейчас отправляйтесь к чёрту.

Он пил весь остаток ночи, сначала у окна, затем в пивной, пол которой был усыпан опилками и завален разломанными сиденьями стульев. Война, казалось, подошла ближе. Это ощущалось и в слабом запахе, поднимающемся от сточных канав, и в самом медленном наплыве тепловатого воздуха. И Грей был из тех, кто мог выразить это в рисунке.

Грей провёл приблизительно шесть недель в Лондоне, прежде чем получил направление в соответствующий полк. Его начальный опыт довольно типичного «вольноопределяющегося» не был неприятным. Его начальник почему-то внушал доверие, и Грею нравилось командование этого сорокалетнего неграмотного валлийца из графства Бордера. Огорчения были в основном бытовые: стёртые ноги, утомление и понос.

Обучение было безнадёжно традиционным. Солдат учил историю полка, занимался строевой подготовкой, стрелковым делом и тактикой времён Бурской войны [39] . Акцент делался при этом на поведении солдата в экстраординарных случаях, к примеру: потеря знамени — непростительна. Было очень мало в обучении из того, что помогло бы сохранить кому-нибудь жизнь.

Среди корреспонденции, полученной через банк, Грей нашёл подбадривающее письмо от Зелле. Хотя она и принадлежала формально к нейтральной стране, казалось, её симпатии явно принадлежали союзникам... особенно с тех пор, как гунны конфисковали её багаж на границе. Всю её одежду и те прекрасные меха, которые Шпанглер подарил ей, — всё задержали на границе, так что она добралась до Голландии без вещей, в чём была. Некий барон Эдуард ван дер Капеллен — очевидно, новый друг и её голландский любовник — предложил, чтобы она подала иск. Её адвокат, сообщала она, был настроен пессимистически. Война...

39

...Бурской войны. — Буры — южноафриканские колонисты голландского происхождения; два с половиной года вели упорную борьбу против англичан, но в 1902 г. были побеждены.

После основного курса обучения Грею дали восемь дней свободы, и он опять бродил по Лондону, зачастил в пабы [40] , напивался. Были ночи, когда он гулял по улицам до рассвета, будто бы носимый ветром. В баре на улице Нижней Темзы он встретился с юношей, младшим капралом, недавно вернувшимся с Монса. Они обсуждали призраков и тревожные видения, которые рождаются в свете сигнальной ракеты Вери. Затем появилась девушка, блондинка, лет тридцати. Она возникла из ниоткуда, чтобы присоединиться к нему на набережной у перил.

40

Пивные.

— Так что мы здесь делаем, солдат?

Он пожал плечами:

— Думаю.

— Пытаешься вспомнить что-то или стараешься забыть?

— Хороший вопрос.

— Может, я могу помочь тебе собраться с мыслями. Как тебя зовут?

— Рудольф Шпанглер. — Он не улыбнулся, когда сказал это.

Он последовал за ней в её комнату в Сохо с грошовым блокнотом и огрызком карандаша. Он рисовал её на стуле при свете газа, затем склонившуюся на незаправленной постели. Испытывая всё большее беспокойство, она начала сама выбирать позу: провела рукой по животу, поласкала сосок.

— Слушай, зачем ты заплатил, если всё, чего тебе хочется, — это нарисовать меня?

— Не стоит об этом.

— А как насчёт того, когда ты закончишь? Тогда ты захочешь?

Но имея её небрежно набросанный портрет... он выглядел неуверенным... он явно не заслужил того, чтобы спать с ней.

Его отправили во Францию через неделю, высадили под дождём в Гавре. Доки были промозгло-холодными и затянутыми туманом. Вдоль дорог стояли дети и проститутки. Возможно, оказавшись вдали от дома в первый раз в своей жизни, солдаты начали петь на сортировочной станции. Грей остановился под рифлёным навесом, потягивая виски и чай с офицерами. На вокзале стыли ожидающие поезда, но не было приказа садиться в них.

Из Гавра они наконец двинулись в базовый лагерь в Гарфлёр, где проводили дни, шагая в походном порядке по сельской местности. Ночи были всё ещё холодные, с проливным дождём, но война оставалась далеко — где-то к западу от станций снабжения. Время от времени приходили слухи о боях на передовых позициях, но здесь трудности в основном ограничивались утомлением, вшами, стеками командиров, настаивающих на нелепых формальностях.

Грей провёл свой последний вечер в Гарфлёре с Вадимом де Маслоффом, теперь капитаном де Маслоффом Первого Русского особого имперского полка. Встреча была устроена через друга Вадима де Маслоффа, офицера разведки, имеющего доступ к спискам личного состава. Дождь, оставивший деревенские улицы пустыми, загнал их в кафе, где они потягивали шампанское. Дочь хозяина кафе была хромой, но очень хорошенькой — ещё одно напоминание о Париже.

— Они хотят, чтобы я фотографировал Париж, — сказал де Маслофф. — Видимо, для того, чтобы убедить остальной мир, что он всё ещё существует.

— Тогда ты не попадёшь на фронт, — сказал Грей.

— Слава Богу, нет. Я работаю на пропаганду. А ты?

— Я думаю, завтра нас отправят в Камбрен.

— О, что ж, по крайней мере, ты не попадёшь в ряды атакующих.

Неизбежно возникли воспоминания о Зелле. На бульваре прогуливались проститутки, раздавалась из граммофона та памятная песня.