Любивший Мату Хари

Казалось, что каждый день был в некотором роде чуть-чуть лишён времени в том марте и в начале апреля. До конца месяца она танцевала ещё дважды, сначала в доме корабельного магната, затем снова в «Трокадеро». Оба раза после выступления Грей встречал её во дворе, она пахла табаком и дешёвыми духами. Как всегда после танцев, она была отчаянно жадна до простой еды: сосиски и пиво, твёрдый сыр и картошка. Потом она хотела, чтобы, как только что незнакомцы, он наблюдал, как она раздевается.

Со временем в результате её растущей известности даже Грей отпраздновал маленькую победу: тот первый, отчаянный портрет её был продан за семь сотен франков. Работа висела в окне монмартрской галереи более месяца, когда вдруг в день, ничем не примечательный, из ниоткуда возник покупатель...

— Ники, — позвала она, — Ники, иди сюда. Я хочу, чтобы ты кое с кем познакомился.

Это произошло в пятницу, во время относительно скромного представления в доме американского покровителя. Он и Маргарета прибыли, слегка запоздав. Грей привычно устремился в угол с сигаретой и стаканом сухого шерри. В другом углу комнаты Маргарета повисла на руке долговязого французского офицера.

— Смотри, кого я встретила, Ники. Джентльмена, который купил мой портрет твоей работы... Полковник Ролан Михард!

У него была стройная фигура, серебряные волосы и тонкие, точёные черты лица. Он слегка кивнул, когда подошёл Грей, затем опять повернулся к Маргарете.

— Значит, это ваш молодой художник.

— Да, мой художник.

— Что ж, мне очень нравится ваша работа, мистер Грей.

— Благодарю.

— Мне также нравится ваша натурщица.

— Да.

— Но, к несчастью, она не продаётся, верно?

И последовал взрыв смеха.

Когда он привёз её обратно в свою студию, уже почти рассвело. Стены были украшены рисунками, запечатлевшими её сидящей, откинувшейся назад, печальной, спящей, задумчивой. Ни один, однако, не был таким глубоким, как портрет, который приобрёл полковник.

— Тебе он не понравился? — спросила она.

— Кто?

— Михард.

Он пожал плечами:

— Я не знаю; он купил мою картину, не так ли?

Они лежали в кровати, не прикасаясь друг к другу.

День обещал быть холодным — возможно, с дождём и даже наверняка с туманом.

— Он сказал мне, что ты ему понравился, — сказала она внезапно.

— Как мило.

— Да, он сказал ещё, что всегда обожал англичан.

— Прелестно.

Она, повернувшись, запустила пальцы в его волосы, обвела губы ногтем.

— Не будь ревнивым, Ники. Я никогда не смогу полюбить человека вроде этого полковника.

— Но ты намереваешься снова встретиться с ним, верно?

Она потянула ниточку, выбившуюся из ночной рубашки.

— Не знаю. Он пригласил меня на завтрак.

— Ты приняла приглашение?

— Не помню.

Утром она ушла, оставив повсюду предательские следы. Губная помада на подзеркальнике, лифчик, брошенный в кресле, порванные чулки. Он приготовил себе чашку кофе и выпил её возле окна. Туман висел над двором, разливаясь по крышам и закрывая ряды дымовых труб. Он подобрал книжку, которую она читала, безвкусный роман о экзотической страсти в тропиках. Повернулся и потянулся за сигаретой, затем небрежно начертил её профиль карандашом.

Ты изменился.

Он вышел во двор, взобрался по развалившейся лестнице в комнату Вадима Маслоффа. Фотограф ссутулился на прогнувшейся скамье, тщательно разбирая камеру. По полу были разбросаны десятки фотографий — сидящие «ню», откинувшиеся «ню», задумчивые «ню».

— Как насчёт того, чтобы выпить?

Де Маслофф продолжал смотреть сквозь овальную линзу.

— Где Зелле?

— Ушла.

— Я возьму пальто.

Они отыскали кафе в тени отеля, наполненного эмигрантами и проститутками. Заказали ром, потому что было холодно. Ели, потому что больше нечем было заняться.

— Она оставила тебя? — спросил де Маслофф.

— Конечно нет.

— Тогда что же?

— Ничего. — Но после ещё одной глухой паузы он спросил: — Кто такой Ролан Михард?

Де Маслофф улыбнулся:

— Дорогой, все знают о Ролане Михарде, повесе из Генерального штаба.

— Превосходно. И что дальше?

Де Маслофф вновь улыбнулся, поглаживая пальцем подбородок. Чуть искусственный жест.

— Сын разорившейся графини. Любит войну, любит женщин, особенно любит женщин. Воображает себя кем-то вроде мецената и вхож во все возможные круги.

— Женат?

— Слава Богу, нет.

Грей налил второй стакан рома.

— Он завтракает с Зелле.

— Что с того? Он приглашает на завтрак многих женщин. К «Максиму». Столик всегда заказан.

— А ещё он купил её портрет моей работы.

Де Маслофф сурово посмотрел на него:

— Ты знаешь, Ники, ревность может быть очень утомительна.

Они расстались в сумерках, в тот беспокойный час, когда улицы заполнены клерками и машинистками, спешащими в метро. Несколько кварталов Грей просто шёл в этой толпе, с трудом сознавая, что у него нет другого места, куда бы он мог пойти, кроме дома, и ничего иного ему не оставалось, как ждать её.

Она вернулась вскоре после восьми вечера. Он сидел у мольберта, глядя на натюрморт. Он поставил пустые бутылки на подоконник, рядом с грушей и ломтём хлеба. Когда она подошла поближе, он почувствовал, что от неё всё ещё слабо пахнет сигаретой полковника. Она подошла почти вплотную, продолжая отводить взгляд.

— Ну и как всё было?

Она вздохнула. Чересчур наигранно, подумал он.

— Утомительно.

— Куда он повёл тебя?

Она поколебалась, будто не могла вспомнить.

— К «Максиму».

— Ну, по крайней мере, еда должна быть хорошей.

— Я полагаю, — с интонацией, которую она явно переняла в салонах.

— О чём вы говорили?

Она шагнула к зеркалу, вытаскивая шпильки из волос:

— О войне. Бедняга убеждён, что будет война с германцами.

Он глубоко вздохнул:

— Должно быть, занимательно.

Он наблюдал за ней какое-то время: вот она отдёргивает занавески, хмурится, глядя на туман, который ещё плыл от реки. Сняла кольцо, дешёвую безделушку, привезённую с Явы. Он любил её руки.

— В любом случае, — наконец проговорила она, — я устала. Да, очень устала.

Но когда он посмотрел вновь, она сидела у зеркала, энергично расчёсывая волосы.

— Маргарета.

— Да, дорогой, — не прерывая движения щётки.

— Маргарета, ты спала с ним?

— Ну, в самом деле, Ники.

— Спала?

— Ники, с какой стати мне хотеть...

— Ты спала с ним?

— Да. — Волосы её продолжали развеваться под щёткой.

Да. В буфете было немного бургундского, чистая посуда на столе. Первый стакан по вкусу напоминал скипидар, второй вообще не имел никакого вкуса.