Люблю, убью, умру...

— Я не вернусь.

Он тихо, без всякого выражения, рассмеялся:

— Ты дурочка, Лис. Ты просто маленькая упрямая дурочка!

— Я пойду.

— Нет уж, я провожу тебя!

— Я больше не сяду с тобой в машину. Ты в таком состоянии… Когда ты такой, то гонишь, как сумасшедший, я тебя знаю. Учти, Денис, самоубийц не берут в рай…

— Ох, какие мы умные… А что до моего состояния, то это твоих рук дело. Ты меня довела… Учти и ты, Лис, убийц тоже в рай не берут.

— Значит, встретимся в аду, как говорят в плохом кино, — попыталась я пошутить, но шутка не получилась — даже мне не было смешно…

* * *

Накануне шел снег.

Теперь дороги были черными, из-под колес проезжающих мимо машин летели комья ледяной грязи. Я пришла в институт продрогшая.

— Что за ерунда такая! — с досадой сказала Аглая, захлопывая ведомость — только что она закончила принимать зачеты. — Как Новый год, так непременно потепление…

— Да ладно тебе ворчать! — ответила я, сидя на подоконнике и болтая ногами. — Саша принес живую елку — маленькую, мохнатую… Она больше на ежика похожа, чем на дерево.

— Твои все сдали?

Она имела в виду — все ли мои студенты получили зачет.

— Все. У меня духу не хватило заваливать их, когда завтра — самый главный праздник.

— Да ты и не заваливала никогда… От Милорадова все, например, буквально стонут — уж несколько раз бегали к Викентию жаловаться. Ты куда сейчас?

— Не знаю… — мечтательно вздохнула я.

— То есть как это — не знаю? — удивилась Аглая. — Домой надо бежать, покупать шампанское, мандарины там, колбасу…

— Я не ем колбасу — у меня от нее изжога и мрачные мысли.

— А что же ты ешь?

— Да те же мандарины и ем! Послушай, Аглая, ты ужасно неромантичная — неужели все преподаватели грамматики такие? «Жи-ши» через «и», раздельное написание «не» и «ни»…

А у тебя совсем крыша от твоего декаданса поехала, и мрачные мысли у тебя от него, а не от колбасы! — рассердилась та. — Я тебя человеческим языком спрашиваю: ты куда сейчас?

— На кладбище.

— Тьфу ты! Я же серьезно…

— И я серьезно. Я еще с утра думала съездить на кладбище, да вот все еще колеблюсь…

Аглая сделала сострадательное лицо:

— К маме?

— Нет, к папе. Я кое-что узнала недавно… Кажется, мой настоящий отец умер. Похоронен на одном из московских кладбищ. Я хотела съездить туда, чтобы посмотреть на его лицо. На фотографию то есть…

— Зачем? — странным голосом спросила Аглая. — Хотя глупый вопрос… Наверное, ты хочешь убедиться, похож ли он на тебя. Только учти — не на всех надгробиях есть портреты умерших…

— Знаю… Но я все равно хочу съездить.

— С Сашей?

— Нет, одна. Глупо, но до сих пор я ему не рассказала, что пытаюсь найти своего отца. Глупо потому, что Саша из тех людей, которым можно рассказывать все, но… Черт знает почему — но не могу, и все.

— Тогда я с тобой, — решительно произнесла Аглая. — Я не могу отпустить тебя одну. Ты не против?

— Нет. Хотя не обещаю, что будет весело.

— Да ладно уж…

Мы вышли из института и сразу же поймали такси. Пока ехали, Аглая молчала и с любопытством поглядывала на меня. Кажется, я поняла, почему она отправилась сейчас со мной — ее занимала моя история с поисками отца. Жизнь такая скучная…

— С праздником, девочки, — сказал таксист, высаживая нас у конечного пункта. — Желаю хорошо повеселиться на Новый год…

— И вам того же! — горячо откликнулась Аглая.

— Только не здесь…

Мы прошли сквозь кирпичные ворота. Внутри, на кладбище, было тихо, лежал нетронутый белый снег, по черным деревьям прыгали галки.

— И где искомая могилка? — деловито спросила моя спутница. — Ты учти: по этим сугробам много не побегаешь, надо точно знать.

— Одиннадцатый сектор, как мне Алиса сказала…

— Какая еще Алиса?

— Да так, старая знакомая.

Полчаса мы бродили по утоптанным дорожкам среди оград и крестов, пока какой-то дедушка в ватном тулупе и со скребком не указал нам нужное направление.

Был третий час дня, мутное небо низко висело над головами, и, несмотря на некоторое потепление, даже в перчатках мерзли кончики пальцев. Неприятный, знобкий холод. Или холод тут ни при чем — просто я опять волнуюсь?..

Большинство могил было завалено снегом. Мы прыгали по сугробам, пытаясь отыскать нужную. Аглая взяла где-то веник и смахивала им снег с надгробий.

— Пустоземова Прасковья Никитична… Ого, девяносто лет прожила старушка! Ну-ка, а кто у нас тут? Сестры Лопаткины, покоятся с миром… Послушай, Лизавета, а раньше я не замечала за тобой такой сентиментальности.

— Сама удивляюсь. Наверное, возраст. Или мистика какая-нибудь…

— Точно, мистика! Наверное, твой папаша раскаивается на том свете, что так и не повидал свою дочку…

— Я думаю, он не знал о моем существовании.

— Ты думаешь? Гарибзян Леокадия, заслуженный акушер… Опять не то.

Я была на соседней дорожке. И вдруг увидела гранитный камень и надпись на нем — «Георгий Кар».

— Нашла! — вскрикнула я. — Аглая, я нашла… Простой камень за низкой железной оградкой и имя на нем. Даты жизни: тысяча девятьсот сорок шестой — двухтысячный. И никакой фотографии.

Алиса бежала ко мне, проваливаясь в снег, на лице — любопытство и страх.

— Ты нашла, не я!.. — задыхаясь, крикнула она и едва успела подхватить очки, сделавшие очередную попытку соскочить с ее носа. — Это действительно мистика! Ну-ка, где он? Фотография есть?

Она водрузила очки обратно на нос и печально констатировала:

— Нет. А, впрочем, если б и была… Ты знаешь, что сходство близких родственников весьма относительно и по внешнему виду ничего не определишь? Скорее даже наоборот… У меня есть знакомая семья — так там мальчик как две капли воды похож на своего отчима… А я, например, совсем не похожа на отца, я — в маму. У папаши стопроцентное зрение было, он никогда не пользовался очками…

Странное чувство охватило меня, когда я стояла у ограды и смотрела на черный камень. Он или не он? Теперь уже не узнаешь… Как будто шевельнулось что-то в сердце — отозвалось? Нет, это от холода дрожит все внутри…