Любовь - бабки - любовь

Федор. Положим, из Федек я вырос. Даже сам Апельсинов печатает меня в своей газете под псевдонимом Федул Беспощадный. Может, слыхали?

Вдруг шипение, два сильных хлопка.

Лариса. Огурцовый полтергейст. (Несет из кухни капающую банку с огурцами.)

Виктор. Ты уверена, что это можно есть?

Алексей. Ничего! Нас много, всех не перетравишь.

Василиса хватает из банки огурец.

Василиса. Вот такой же сморщенный прокисший коммерсант привез меня в свое двухэтажное гнездо: "Это все твое, что тебе еще надо?" А я говорю (внятно - огурцу): "Мне нужна социальная справедливость". (Раздавливает огурец двумя руками.)

Алексей (оттягивает ей ворот кофты и дует внутрь). Успокойся.

Раздается еще несколько хлопков-выстрелов из кухни. Молодые радикалы

втягивают голову

в плечи.

Виктор (Василисе). Он и в детстве был такой бойкий, такой бойкий! Помню, в три года у него резинка в трусах лопала по два раза в день. Поймает на улице трех котов сразу, шелудивых, тащит: "Папа, накорми!" А теперь...

Василиса. А я в детстве говорила: "Хоть бы ты, папа, поймал золотую рыбку, не сидели бы мы у разбитого корыта".

Все молчат.

Лариса. Целая стая тихих ангелов пролетела. (Начинает демонстративно раскладывать диван.) Время позднее.

Федор садится на трехколесный велосипед. Тренькает звонком.

Виктор. Перестань.

Федор (играет звонком, тоже демонстративно). Дайте деньги на нашу партию - и баиньки! (Он пересаживается с велосипеда на пол и начинает перебирать детские игрушки.) Чух-чух. Наш паровоз, вперед лети... Ту-ту-у-у-у!

Алексей (отцу). Братья сказали, что у тебя скоро опять зашевелятся денежки.

Виктор. Я вам не Савва Морозов.

Федор (взяв в руки игрушечный автомат). Трататата! Пиу! Пиу! (Дуло автомата переливается разноцветными огнями.) Мы, это... В общем, мы надеемся... Вы же были комсомольский лидер... Есть такое слово сознательность. Вы сознательный, сознательный. Ведь даже во время процветания вы собирали что? Пролетарский, пролетарский фарфор!

Василиса. Через месяц-другой мы к вам зайдем.

Лариса. Все, я больше не могу. Алеша, ты слышал, что сегодня Костю арестовали, Костю Одинокова?

Алексей. Завтра же с утра еду к его сыну, Вадиму.

Виктор. Я поражен. Ты поедешь, чтобы потом благодарный Костя вам деньги отсыпал на партию?

Алексей. Отец, ты меня за кого уже считаешь?

Федор. Денег на партию? Спасибо! Спасибо! (Подбегает к Виктору, трясет за руку.)

Виктор. За что спасибо?

Федор. За свежую идею. Непременно, непременно наведаемся со словами сочувствия в семью Константина Одинокова.

Лариса. Виктор, где твой пистолет? Гони их!

Виктор. У кого есть Зеркальцев, тому пистолет не нужен. Давай, ребята, шагом марш. Облизнулись и пошли.

Василиса. Мы же к вам как к людям пришли, понимающим, на какую сторону пора становиться.

Федор. А потом будет поздно.

Алексей начинает хохотать без остановки. Соратница обнимает его сзади,

Лариса пытается

напоить его водой из стакана. Федор бьет Алексея по щекам.

До чего довели человека.

Алексей. Папа! Ты не думай! Мы... Я не хотел!

Борцы за справедливость уходят.

Лариса (берет ватку с лосьоном, начинает перед зеркалом удалять косметику со лба). Ну и денек. Что у меня с лицом?

Виктор. Нормальное фронтовое выражение лица.

Лариса. Потому что я боялась: они выморозят у нас последние двести рублей.

Виктор. А я боялся, что начну рассказывать: своих сыновей из метели спасал я... С трудом удержался...

Лариса. Удержался - ну и хорошо. Надо успокоиться.

Виктор. Нет, не могу. Я словно наполовину умер.

Лариса. Нехорошо из-за одного наполовину умирать. У тебя же четверо детей. Умри только на четверть!

Виктор. Когда-то говорил мой друг Миша Мордмилович: в Одессе есть могила, а на памятнике всего одно слово: "За что?"

Лариса открывает форточку. Становится слышна наркотическая музыка техно, которую заглушают странные хлопки и залпы. Виктор собирает с полу игрушки,

разбросанные Федором.

Настораживается.

Похоже на перестрелку. Но далеко. Что-то я калибр не разберу. Я надеюсь, Лешка еще далеко не ушел. Они все тут где-то. Их не затронет это?

Спешит к окну. Там видны световые пестрые дорожки салюта.

Лариса. Может, какая-то фирма что-то свое празднует.

Виктор. И мы тоже когда-нибудь как запразднуем! (Дурашливо хватает ее в охапку.)

Лариса. Ты же говорил - будем копить на отъезд. Из России.

Виктор. Да у нас на все хватит!

Выключает свет. Разноцветные вспышки и рыки салюта наполняют комнату. Виктор

и Ла

риса стоят перед окном такие беззащитные.

Картина 5

Поздний вечер. Автобусная остановка. Справа выходят: Алексей, Василиса и ее

мать

та самая разносчица телеграмм Нонна Ивановна.

Нонна Ивановна. Каждый день вы где-то бродите! Я уже все вымыла! И жду вас, жду. Обещали встречать каждый вечер...

Василиса. Я вообще не понимаю, мама, зачем ты в музей вернулась.

Нонна Ивановна. Да ума у меня не было! Поверила! Мне сказали: в советский зал много стали ходить, теперь носят грязь везде одинаково. Я думала, что будет справедливость: у мамонта мыть трудно - и в Советах тоже трудно.

Алексей. Да, Нонна Ивановна? Это правда? В советский зал опять ходят?

Нонна Ивановна. Ну, похаживают, интересуются, как люди жили без колбасы, талоны там выставили сейчас на водку. В витринах, представляете? Но к моему мамонту - толпы! И грязи, грязи тащат!

Алексей. Талоны на водку? Это перестройка, Горбачев, это уже не советское время. Хитрые, они специально искажают, чтобы опорочить советскую власть!

Василиса. А ты вообще молчи, а то все маме расскажу.

Нонна Ивановна. Дай мужику сказать! Что ты встреваешь каждый раз! В общем, теперь я поняла, что равенства не будет никогда. Советы вымерли, как мамонт, но... толпы народу все равно никогда в этот зал не будут ходить.

Прохожий. О чем вы говорите? Черных надо бить!

Алексей (глядя ему вслед). Как они людей испортили! А ведь раньше был интернационализм. Куда же он делся?