Любовь длинною в жизнь

Каллан достает из-за уха ручку и протягивает мне.

— Мне нужны свежие чернила, — говорит он, оттягивая рукав толстовки и обнажая руку. — Мне не хватало оригинальных работ Корали Тейлор.

— Каллан, мы можем просто...

Он машет ручкой перед моим лицом, ангельски улыбаясь.

— Ну пожалуйста!

Я беру у него ручку, не видя ни ее, ни маленького торопливого наброска, который делаю на его запястье в виде птицы. Точнее, Синей птицы. Я в трех секундах от того, чтобы разрыдаться.

Должно быть, Каллан читает это на моем лице.

— Стой... стой, какого черта, Корали. Что случилось? — Лицо Каллана вытягивается, и на мгновение мне кажется, что он понял, что я больше не беременна. Но потом он говорит: — Вот дерьмо. Ты уже знаешь, да? Ты его уже видела?

И я понимаю, что он ни о чем не догадывается.

— Что видела?

— Фотография с тобой, которую я сделал пару недель назад с синяком под глазом. Тот, который от игры в лакросс? Я... — Он морщится. — Боже, знаю, что мне следовало сначала спросить, но это была такая сырая фотография, и ты была в Нью-Йорке, и, ну… я вроде как продал ее.

Мой желудок сжимается. Слишком хорошо помню этот снимок, о котором он говорит. Однажды вечером я пришла домой, а Малькольм был пьян в стельку. Я не сделала ничего плохого. Он даже не стал оправдываться, когда ударил меня ремнем, попав пряжкой по голове сбоку. Еще сантиметр — и он бы лишил меня глаза. У меня не было возможности скрыть это, поэтому отец наставлял меня, говорить, что получила травму во время игры в лакросс. Каллан поверил. Я не давала ему повода сомневаться. Однако он умолял позволить ему сфотографировать меня. Сказал, что синяки будут безумно контрастировать на изображении. В конце концов сдалась и согласилась. Даже в самых смелых мечтах никогда не думала, что кто-то еще увидит ее.

— Что ты сделал?

— Черт, — шипит он себе под нос. — Я такой идиот. Я продал его, Корали. Продал его журналу «Взлет и падение». — Он продолжает объяснять, что это за журнал, но я очень хорошо его знаю: у кровати Каллана лежит целая стопка их изданий, датированных по меньшей мере четырьмя годами ранее. — У них был конкурс, и я подумал, почему бы и нет, черт возьми, все равно не выиграю или что-то в этом роде. А потом в прошлый четверг они позвонили и сказали, что выиграл, и... черт, они поместили фото на обложку. Номер вышел вчера.

Какого хрена? Я позволила Каллану сфотографировать меня, а он поместил фотографию на обложку журнала?

Хмурюсь, изучая его лицо, пытаясь понять, шутит ли он. Каллан больше не улыбается, он выглядит обеспокоенным.

— У меня в сумке есть копия, Синяя птица. Хочешь посмотреть?

Я молча киваю. Каллан берет свою сумку и достает номер журнала, о котором идет речь, и вот она я, глаза сияют от эмоций, рот чуть полнее с одной стороны, чем с другой, как всегда... и темный синяк под правым глазом. Три слова наложены на фото большими белыми заглавными буквами: «Наши проблемные подростки». А затем внизу: «Образы и оригинальные произведения искусства из трущеб — новая глава от молодых голосов Америки».

Я продолжаю смотреть на него, надеясь, что мое лицо на обложке превратится в чье-то еще. Кэл понятия не имеет, насколько все плохо. Если мой отец увидит это, он убьет Каллана, а потом убьет и меня.

— Ты злишься, да? Господи, мне так жаль, Синяя птица. Просто подумал, что ты не будешь возражать. Ты же не из тех девчонок, которые наносят тонны косметики. Ты не тщеславна, как девяносто девять и девять десятых процента здешних девушек. Честно говоря, я бы никогда не отправил эту фотографию, если бы думал, что ты будешь возражать. Веришь мне?

Мой взгляд по-прежнему прикован к журналу, который он протягивает мне.

— Я потеряла ребенка, — шепчу я.

Я смотрю, как журнал опускается вместе с рукой Каллана.

— Что? — Его голос едва слышен, он кажется задыхающимся, как будто я только что ударила его в грудь. — Что значит, ты потеряла его?

Полагаю, такая формулировка звучит неуместно.

— Я имею в виду... — Мое горло горит, болит, сжимается. Больно глотать. Мне просто нужно выговориться. Как только слова выйдут на открытое пространство между нами, это будет половина битвы. — Я хочу сказать, что больше не беременна. Я потеряла ребенка. Он умер.

— Ничего не понимаю. Когда? Почему ты мне не позвонила?

Каллан понятия не имеет, насколько болезнен этот вопрос, учитывая то, что я отдала бы все на свете, чтобы сделать именно это, когда была заперта в том подвале. Обида переполняет меня, оставляя горький привкус во рту. Мне приходится напоминать себе, что он ни в чем не виноват. Я должна была уехать. Он знал, что вряд ли получит от меня весточку. Кэл хотел, чтобы я наслаждалась временем, проведенным вне штата, вдали от моего властного отца.

— Не хотела говорить тебе об этом по телефону, — говорю я. Темные глаза Каллана сверкают, наполненные болью, гневом, печалью, отрицанием. Вижу, как эмоции сменяют друг друга, когда он засовывает журнал обратно в сумку и продевает руки в ремни.

— Нужно выбраться отсюда, — говорит он.

Шейн и Тина окликают нас, подзывая к своему столику, когда мы проходим мимо них, но Каллан продолжает идти, спотыкаясь, словно зомби. Снаружи солнце стоит высоко над головой, воздух искажен волнами тепла, асфальт мягкий и липкий под ногами, пахнущий озоном. Вокруг никого нет. Никто не настолько безумен, чтобы слоняться по улицам в такую жару.

— Ты в порядке? — Каллан резко оборачивается, его глаза блестят от непролитых слез. — Все было плохо? Ты в порядке? — повторяет он.

Просто киваю, не желая рисковать открыть рот. Мой голос сорвется, и это будет конец для меня — я начну плакать и не смогу остановиться.

— Жаль, что меня там не было, — бормочет он. —Я, бл*дь, должен был быть там с тобой.

— Ты ничего не смог бы сделать. — Это гораздо правдивее, чем он может себе представить. Если бы он был там, когда мой отец узнал наш секрет, то был бы в инвалидном кресле до конца своей жизни — если бы ему повезло, — и наш ребенок все равно бы умер.

— Но почему? Как это произошло?

Я прикусываю губу, мои глаза яростно щиплет.

— Иногда это просто... это просто происходит, Кэл. Иногда такое случается.

Он задумывается на секунду, глядя куда-то вдаль над моей головой, хотя я могу сказать, что он ничего не видит.

— Я знаю... знаю, что, вероятно, не смог бы остановить это, но должен был быть рядом с тобой, Корали. Ты ведь нуждалась во мне. — Снова киваю и чувствую, что съеживаюсь, и стоическое выражение, которое пыталась сохранить на лице, исчезает, когда я разражаюсь слезами. — Вот черт. Иди сюда. — Каллан обнимает меня и нежно целует в висок и щеку, покачивая из стороны в сторону. Чувствую, как его слезы заливают и мое лицо. Я видела его плачущим только один раз — когда забралась к нему в постель через пару ночей после того, как Джо сказала нам, что умирает. С тех пор он мужественно помогает ей, возит ее на химиотерапию и обратно. Он был сильным ради для нее, что не означало никаких слез. До сих пор.