Любовь фрау Клейст
Шрифт:
— Пра-а-сти меня, Риточка, солнышко, сердце, забудь и пра-а-сти!
— Уйди! Не могу! Уходи к цыпе-дрыпе!
И все. И расстались. Любила безумно. Его одного. Никого не любила. Он умер, Тэмури. Давно, лет двенадцать. Увидела сон: он идет по дороге, высокий, красивый. В красивых ботинках. Увидел меня и ладонью так сделал: «Прощай, дорогая!» А утром сказали: «Скончался».
Любовь фрау Клейст
В ночь на восьмое ноября в больницу, где дежурил Алексей Церковный, привезли девушку после аварии. Кроме нее, в машине было двое парней. Один из них умер сразу, не
Через полтора месяца Марию Васильеву выписали из больницы.
По странной случайности Алексей подошел к окну ординаторской и увидел, как она идет к стоянке такси, а костлявый, очень высокий парень осторожно поддерживает ее под руку. Со второго этажа доктор Церковный разглядел его острое худое лицо под лохматой ушанкой и поразился: с чего вдруг такая красавица, светлые волосы которой светятся сквозь редкий снег, как будто над ней кто-то держит фонарик, к себе подпустила невзрачного парня?
Любочке исполнилось семнадцать лет, и домашнее обучение завершилось. Десятый класс она должна была пройти в школе, как все, и получить такой же, как все, аттестат. Алексей невольно сравнивал свою дочку с теми молодыми девушками, которые попадались ему на глаза. Они все казались отменно здоровыми, и в каждой была эта жадная сила. Каждая желала продолжить себя в будущем ребенке и источала тот особенный терпкий запах, который источают все живые женские существа, начиная от двенадцатилетней девочки и кончая травой. Во всех, самых хрупких, он чувствовал волю к зачатию, тоску по плодам, как в садовых деревьях.
Глядя на Любу, на ее нежную шею со слегка растрепанной кудрявой головой, на пальцы, утолщенные к ноготкам за счет нарушения кровоснабжения и напоминающие барабанные палочки, слыша ее неровное коротенькое дыхание, которое по ночам казалось прозрачным и мерцало в темноте, Алексей в сотый раз говорил себе, что им ничего и не нужно: колец этих, свадеб, детей и пеленок. Была бы жива, остальное неважно.
Мария Васильева выписалась из больницы, и доктор Церковный забыл ее напрочь. Но через год с небольшим к нему, только что закончившему дежурство, ворвался в ординаторскую тот самый костлявый неказистый парень, который шел с нею по парку в день выписки. Серое лицо его было обтянуто пористой кожей, на мокрых губах быстро лопалась пена.
— Ты, бля! Ты ей СПИД перелил!
Алексей толкнул его на стул, и парень, брызгая слюной во все стороны, разразился рыданием. Сквозь рыдание Алексею удалось разобрать, что Маша Васильева заболела СПИДом через несколько месяцев после операции, вчера ее похоронили.
— Ты, бля! — повторял парень и дергался во все стороны, пытаясь встать со стула, но Алексей держал его крепко. — Ты, бля, ее спас, а? Ты спас ее, сука? Ну, ты и получишь! Ты, бля, мне ответишь!
Наконец он захрипел, напружился, напенил полный рот слюны и, выбросив ее изо рта, попал на плечо Алексея. Доктор Церковный позвал санитара, и они вдвоем спустили парня с лестницы.
Через месяц пришла повестка в суд. Алексей обвинялся в том, что перелил своей пациентке Марии Васильевой непроверенную кровь, зараженную вирусом.
То, что кровь не прошла проверки на СПИД, он знал. Но она была нужна срочно, немедленно, редкой, четвертой группы, и, если бы он тогда замешкался, Мария могла умереть, не дождавшись операции. К тому же банк крови, из которого для Васильевой было взято необходимое количество, прошел проверку через пару недель, и никакого СПИДа в нем не обнаружилось.
С доктора Церковного было снято обвинение, а парень исчез сразу после суда. Несколько дней у Алексея было неприятное чувство, как будто они с ним должны вот-вот встретиться, но вскоре чувство прошло.
Школа, из которой он ежедневно забирал Любочку после уроков, была в Хлыновском тупике. Уже зацветала сирень, и в воздухе, синеватом после недавнего дождя, томительно пахло весною. Две девочки в съехавших гольфах, с прилипшими ко лбам потными челками, крутили веревку, а третья прыгала. Доктор Церковный окинул их завистливым взглядом и вошел в школьный вестибюль, всегда полутемный, пропитанный хлоркой.
Любочка обычно поджидала его, сидя на стуле рядом с раздевалкой. Сейчас ее не было. Он вышел обратно на улицу и тут же увидел ее: она стояла, прислонившись к облупленной стене, слегка заслоненная водосточной трубой, держала в руках ветку белой сирени, и рядом стоял этот парень. Он близко наклонялся к ее приветливому бледному личику с неярким созвездием желтых веснушек и что-то шептал ей, и мял ее руки.
Алексей ослеп от бешенства, но он не успел даже крикнуть, как парень заметил его и исчез. Любочка тоже увидела отца и быстро подошла к нему с просящей прощения, счастливой улыбкой.
— Ой, папочка! Заговорилась.
— С кем, Люба? Ты знаешь хоть, с кем? — Голос его сорвался на крик: — Ты знаешь?
— Конечно, — растерянно ответила Любочка и рот приоткрыла, чтоб больше глотнуть внутрь воздуха. — Мы несколько дней с ним знакомы.
— Зачем он приходит сюда? Ему что здесь нужно?
На ее лице вдруг мелькнуло то выражение, которое Алексей ловил иногда у своей жены: тихого, истерического упрямства.
— Не знаю, что нужно. Он просто приходит.
— Не смей, слышишь? Не смей, я сказал!
— Почему? — глядя на него исподлобья, спросила Любочка
Если бы она знала то, что знают другие девушки в ее возрасте! Но она, прожившая в изоляции от сверстников шестнадцать лет, смотрела на отца, как смотрят пятилетние дети: наивно, пугливо, немного капризно. Лицо ее резко бледнело. Он взял себя в руки. Не нужно кричать на нее. Из школы ее забирают. Домой этот тип не придет. Она вне опасности.
Через два месяца Любочка попала в больницу с болями в области желудка. Боялись, что аппендицит. Сделали ультразвук. Она была беременна.
4 декабря
Даша Симонова — Вере Ольшанской
Трубецкой явно избегает меня, а когда мы встречаемся, стремится как можно быстрей испариться. В конце концов, мне это надоело, и я спросила его:
— Вы сплетен боитесь?
Он начал разводить руками, как будто поплыл без воды.
— Как же, — говорю, — мне писать у вас диссертацию, если вы от меня шарахаетесь?