Любовь и баксы

–  На самом деле - сами знаете. Но должны - только к плохим парням. Давайте сейчас не будем говорить о человеческом факторе.

–  Давайте, - согласилась я, - я слушаю вас дальше.

–  Дальше… Вы слышали такую воровскую присказку - "не верь, не бойся, не проси"?

–  Да, - ответила я, - у какой-то кошмарной девичьей группы даже песня такая есть.

–  Вот-вот, - усмехнулся Артур.
– Так вот вам следует в разговоре с теми людьми, к которым я вас отвезу, придерживаться именно этого принципа. Ну, просить вам вряд ли что-нибудь придется, а вот насчет "не верь и не бойся" - это самое то. Верить им… нам… нельзя. Потому что ложь - один из важнейших инструментов в нашей работе. И, повторяю, не бойтесь ничего. Вы в этой ситуации абсолютно чисты. Единственное, что вам еледует скрывать от них, так это то, что я рассказал вам историю медальона.

–  А если они все-таки выпытают это у меня?

–  Ну что же, - Артур пожал плечами, - это неприятно, но не смертельно. Вам все равно, а уж я как-нибудь выкручусь. И не такое бывало.

Артур взял меня за руку и, нежно посмотрев в глаза, прошептал:

–  Все будет хорошо. Не волнуйтесь. Потом он встал и, посмотрев на часы, сказал:

–  Однако пора одеваться.

Я тоже встала, чувствуя, как холодеют руки и ноги, и ответила:

–  Интересно, как чувствует себя смертник, к которому в камеру приходит конвой и говорит - пора, пошли?

–  А вот вы убейте человек тридцать невинных и тогда сами узнаете, - без улыбки ответил Артур.

***

Кабинет, в который привели Лину, был в точности таким же, как в любом советском фильме про Органы. Стены обшиты дешевыми панелями под дуб, швы между ними закрыты некрашеным колючим штапиком, казенный стол, обтянутый вытертым дерматином, сейф в углу выкрашен краской неопознаваемого цвета, серо-белая решетка на единственном окне - в общем, нормальный казенный кабинет, в котором пропадает вкус к жизни, и даже портрет Дзержинского как висел до войны, так и висит после перестройки.

Офицер со шрамом на щеке, сопроводивший Лину в это унылое помещение, козырнул сидевшему за столом раскормленному человеку в штатском и исчез. Человек неторопливо осмотрел застывшую у двери стройную и красивую рыжую девушку, затем непонятно для чего переложил бумаги на столе и многозначительно сказал:

–  Присаживайтесь…

Лина оглядела кабинет и, пройдя к столу, уселась на обитый дерматином стул. К собственному удивлению, страха она почти не чувствовала, а где-то внутри поднималось волнение от предвкушения схватки. Она не дастся им так легко! Лина решила изобразить из себя недалекую красотку, которую интересуют лишь тряпки, секс и богатые мужчины и которая чувствует себя в полной безопасности, имея такого покровителя, как Артур Воронцов.

Боров внимательно посмотрел на нее.

–  Давно вы знаете Артура Воронцова?

–  Не ваше дело, - нагло заявила Лина.
– Я имею право на личную жизнь.

–  Вы знаете, зачем вас сюда пригласили?

–  Пригласи-или?
– Лина изобразила изумление.
– Когда приглашают, то не обыскивают. А этот ваш внизу - он мне всю сумочку перерыл, будто я какая-нибудь шахидка.

–  Приношу извинения, - привычно парировал Боров.
– Служба у него такая. И организация у нас такая. Так вы знаете, зачем вы здесь?

–  Конечно, знаю, - небрежно ответила Лина.
– Артурчик мне сказал. Только ничего интересного я вам сообщить не могу.

На "Артурчика" Боров отреагировал едва заметной ухмылкой, а потом сказал:

–  А это уж позвольте мне решать - что нам интересно, а что нет.

–  Им интересно… А вот мне интересно, почему это меня из-за какого-то медальона, который, между прочим, является моей личной вещью…

–  Вы сказали - является?
– перебил Лину Боров.
– А где он сейчас? Где вы его храните?

–  Нигде я его не храню. Я его в воду кинула, когда мы с Артурчиком на яхте расслаблялись. У его друга такая яхта! Шик-блеск! Вы когда-нибудь на яхте расслаблялись под клевый музон?

Боров побагровел и надулся, а Лина, копируя Шарон Стоун в "Основном инстинкте", закинула ногу на ногу, отчего микроскопическая юбка, не оставлявшая абсолютно никакого места для воображения, задралась аж до самых трусиков-стрингов, и мечтательно пропела:

–  Такой музон, такая яхта…

–  Прекратите!
– Боров нахмурился, и Лина, удивленно посмотрела на него:

–  А что такого? Ну катались мы на этой яхте, я шампусика налакалась, а потом, когда Артурчик пошел в тубзик, я чего-то разозлилась на него, он мне колье обещал, а сам не купил… Ну, я его в воду и кинула.

–  Кого?
– Боров поднял брови.

–  Медальон, конечно, - Лина повела плечами и задрала голое колено еще выше, - не Артура же. Артура так просто не кинешь, он знаете, какой сильный! У него такие сильные руки, и вообще…

Лина закатила глаза, и на ее лице появилось то самое выражение, с которым красотки на экране телевизора рекламируют нежные прокладки, говорящие на языке тела.

–  Так, - Боров снова передвинул бумаги, - ясно.

–  А что вам ясно?
– капризно спросила Лина.
– И вообще, что вы все время бумаги двигаете? У вас что, руки чешутся?

Боров выпучил глаза и открыл рот, затем закрыл его и нажал на кнопку под столом. Дверь тут же открылась, и на пороге показался тот самый офицер со шрамом, который вел ее по бесконечным пустым коридорам.

Боров снова открыл рот, но Лина успела первой:

–  Это он что - под дверями подслушивал? А такой с виду приличный офицерик!

–  Замолчите!
– Боров повысил голос и строго посмотрел на офицера: - Отведите гражданку Голубицкую в сорок восьмую.

–  Слушаюсь, - кивнул офицер со шрамом и перевел взгляд на Лину.

–  Между прочим, - сказал Лина, вставая и одергивая юбку, - я вам не Голубицкая. Я - Голубицкая-Гессер. Ясно?

–  Ясно, ясно, - Боров махнул рукой.
– Идите.

–  Идите… - фыркнула Лина.
– Ну и манеры!

И вышла в коридор вслед за офицером.

Когда за ними закрылась дверь, она заговорщицким голосом спросила у сопровождающего:

–  А что это он такой толстый? Прямо боров какой-то!

Офицер со шрамом почему-то улыбнулся, но ничего не ответил, а только указал рукой, в какую сторону им следует идти. Лина передернула плечами и поджала губы.

–  Ну и пожалуйста, - пробормотала она. Они прошли по четырем коридорам, потом поднялись на два этажа и остановились перед дверью, на которой была табличка с номером "48". За дверью оказалась просторная светлая комната, окна которой тоже были безвкусно декорированы металлической решеткой.