Любовь и баксы
Шрифт:
– А кто этот Косъка Палицын?
– Это… Это, знаешь ли, фигура. Я тебя познакомлю с ним потом.
– Хорошо. А знаешь, Артур, мне тут уже надоело. Давай уйдем!
– Как прикажете, моя госпожа! Мне, честно говоря, тут тоже не нравится. Есть один нюансик.
– Какой такой нюансик?
– Лина с интересом посмотрела на Артура.
– Видишь ли… Среди тех, кто здесь присутствует, как минимум четверо точно знают о том, что на столе лежит не все, что было в пещере, и как минимум десять человек догадываются, что я имею к этому отношение.
– Так ведь, - Лина озадаченно взглянула на Артура, - это получается, что вы в опасности!
– Ну, к опасности я давно уже привык. Как сказал идиот Боровой, эта служба и опасна, и вредна… Но не все так просто. Меня боятся.
– Ая тебя вовсе не боюсь, - сказала Лина и прислонилась лбом к плечу Артура.
– Пошли отсюда, ладно?
– Пошли, - ответил Артур, и они направились к выходу.
– Аты уверен, что это именно он?
Коряга задал этот вопрос только для того, чтобы получить подтверждение собственным мыслям. А думал он о том седом красавчике с рыжей кралей под боком, который стоял в самом темном углу колонного зала. Коряга не сомневался, что именно красавчик виноват в том, что Желвак сейчас лежал в выдвижном холодильнике морга больницы имени маршала Рокоссовского.
– Ну так что?
– снова спросил Коряга и постучал по столу пальцами, на которых были вытатуированы перстни, лучи и прочие знаки воровского отличия.
– А… Извини, задумался, - председатель Комитета по восстановлению исторического наследия Семен Лукич Копейкин встрепенулся и, взяв за горло литровую бутылку "Финляндии", налил себе водки, - извини… Конечно, он! Больше некому. Появляется то там, то тут, дела какие-то непонятные, а потом галоши пропадают.
– Какие галоши?
– нахмурился Коряга и тоже налил себе водки.
– Да это я так, к слову, поговорка такая, - усмехнулся Семен Лукич.
– Конечно, не галоши, а вещи дорогие, цены, так сказать, немалой. Ну что, вздрогнем?
– Вздрогнем, - кивнул Коряга и опрокинул рюмку в рот.
Семен Лукич деликатно высосал свою водку и, поморщившись, взял с блюдечка ломтик лимона.
– А вообще, кто он такой?
– спросил Коряга и закусил соленым огурчиком.
Он предпочитал простые российские закуски.
– Кто он такой… - Семен Лукич поправил сползшую с плеча простыню.
– Трудно сказать. По моим сведениям, этот Артур Воронцов - человек Москвы. По документам работает в Конторе, в каком-то спецотделе, но сдается мне, что не все так просто. По-моему, эта его работа на Литейном - только для виду. А занимается он тут какими-то совершенно неизвестными делами. И никаких подходов к нему нет, никто не может на него надавить, и, что самое главное, все у него получается. Будто он заколдованный какой-то. Друзей нет, с коллегами не дружит, ну, почти ни с кем… В общем - темный человек. И опасный для нас.
Коряга вытер полотенцем мокрый лоб и задрал волосатую ногу на мраморную ступеньку. Зацепив ладонью холодной воды из мельхиорового тазика, он плеснул себе на грудь, украшенную густой татуировкой, и сказал:
– Ну раз опасный, так можно его и это…
– Ни в коем разе, - Семен Лукич замотал головой.
– Разве ты не понимаешь? По моим сведениям, в схроне было добра раза в три больше, чем показали в Этнографическом музее. Неизвестно, кто приложил к этому руку, но зуб даю - это именно он, Воронцов.
– Уверен?
– Коряга пытливо посмотрел на Семена Лукича.
– А если это менты, спецназовцы? Ты думаешь, тамошнее начальство золотишко да камушки не любит?
– Золотишко да камушки все любят, - вздохнул Семен Лукич, - но к спецназу подобраться куда как проще, у меня там людишки прикормленные имеются, так что… Если бы это они были, я бы точно знал.
– А может, комитетчики какие-нибудь, вроде тебя, постарались? Сейчас ведь комитетов всяких вшивых, вроде твоего, ты уж извини, больше чем пирожковых организовалось.
– Тоже бы знал, - Семен Лукич снова вздохнул.
– Так что он это, и никто другой.
– Ну так…
– Ты понимаешь, Коря… Извини, Виктор Борисович. Тут ведь какое дело… Трогать его опасно. В натуре опасно. Что за ним, кто за ним - неизвестно. Тронешь, а потом всю оставшуюся жизнь будешь волосы на себе рвать.
– Ну тебе-то
не придется, - усмехнулся Коряга, намекая на обширную лысину Копейкина.– Зато тебе придется, - огрызнулся Копейкин, - вон шевелюра какая.
Шевелюра у сорокапятилетнего Коряги, вора в законе, и впрямь была хоть куда - густая и без единого седого волоска.
– Так что ты предлагаешь?
– спросил Коряга и снова наполнил свою рюмку.
– Есть одна идейка… - туманно ответил Копейкин и налил себе.
– Будь здоров.
– Будь!
– Коряга залпом выпил водку и потянулся за лежавшими на краю отделанного малахитом бассейна сигаретами.
Закурив, он выпустил дым тонкой струйкой, потом послал вслед ей три колечка и, довольно ухмыльнувшись, спросил:
– А что за идейка-то? Ты уж просвети меня.
– Ну, идейка… Понимаешь, просто грохнуть его у нас резона нет. Он, конечно, сильно мешает, но ведь у него добро наше, вот оно как. Наехать - не получится. Он по-настоящему крутой. А вот установить за ним слежку - это другое дело. Он ведь так или иначе приведет наших людей к своей заначке. А заначка эта - не пачка долларов, которую в штаны спрятать можно. Там, понимаешь, килограммы золота-брилъянтов.
– Килограммы… - Коряга поднял брови.
– Килограммы - это хорошо. А вот насчет того, что это добро наше, это ты правильно подметил. Наше оно, воровское.
– Что значит - воровское?
– удивился Копейкин.
– Тойзначит, - усмехнулся Коряга.
– Тут, понимаешь, такая история, в общем… Налей-ка мне водочки, а я тебе хорошую байку расскажу.
Копейкин, придерживая постоянно сползавшую простыню, взялся за бутылку, а Коряга, мечтательно закатив глаза, начал рассказ:
– После революции один фартовый жиган, а кликуха у него и была - Жиган, был членом банды Леньки Пантелеева. Сам знаешь, банда была крутая, уважаемая. Но орлы из ЧК тоже не дремали, и в конце концов веревочке пришел конец. Банду накрыли, но Жигану удалось спастись, и он организовал собственную банду, которая тоже работала фартово и ни разу не попалась. Добыча была богатой, Жиган присылал в воровской общак много денег, а в то время криминальное общество было не то, что сейчас. Правильное было общество. Все долю приносили - и карманники, и форточники, и медвежатники… Да… И был общак этот не такой, как сейчас, в банке не лежал, потому что было в этом общаке и золото, и серебро, и цацки разные старинные, и даже картины. Сечешь?
Копейкин, который внимательно слушал Корягу, кивнул, и Коряга, взяв наполненную рюмку, сказал:
– Твое здоровье. Эх-х! Хороша зараза, была бы она твердая, я бы ее грыз!
Поставив пустую рюмку на мрамор, он крякнул и продолжил воровскую сагу:
– Да… В общем, нарушил этот Жиган воровские понятия. Перед войной, когда всем уже стало ясно, что немцы нападут, Жиган двинул общак. Представляешь? Держателя общака грохнул, горло ему перерезал, а все добро забрал. Добра там было немеряно. Пятьдесят пять килограммов в разном золоте, целая куча драгоценных камней, потом еще картины всякие, и эти… произведения искусства. Воры объявили на него охоту, но все без толку. А потом, сразу после войны, один браток вернулся из немецкого концлагеря и сразу получил десятку за то, что не погиб смертью храбрых, а в плен к супостату сдался. Попал в лагерь, представился, оказался не простым фуцаном, а авторитетом, Шабером его звали… Так вот, этот Шабер, царство ему небесное, рассказал интересную историю. В концлагере один пленный заболел и в бреду начал болтать языком. Шабер подсел к нему и стал слушать. И тут-то у него чавка и отвисла. Этот пленный как раз и оказался тем самым Жиганом. Когда он двинул общак, то спрятал все добро… Ну уже известно, где он его спрятал. А план, карту то есть, на всякий случай выгравировал на внутренней стороне одного старинного медальона. Медальон спрятал в стене старинной питерской квартиры, а потом, случайно попавшись на каком-то совершенно левом деле, он получил двенадцать лет строгого режима и загремел на зону под чужим именем. Началась война, и в сорок третьем году его отправили на фронт, в штрафные батальоны, состоявшие из зеков. Потом он попал в плен к немцам, и вот тут-то Шабер и подслушал его бред.