Любовь и фантастика (сборник)
Шрифт:
Но промолчал, потому слова были излишни.
…Тени прыгали по стенам. По беличьи неуловимые тени. Поворот головы… Взмах гордого хвоста…
– Ты стал другим, – медленно сказала женщина. – Я вижу. И знаю, почему…
– А ты, – спросил он, чтобы переменить ход ее мыслей, – любишь меня?
Она отвела глаза:
– Люблю ли я воздух, которым дышу?..
– …Сотка.
Воевода не раз смотрел в лицо смерти.
Теперь же он не просто вздрогнул. По телу его прошла судорога.
Чужая
– Не надо звать патруль… Обернись, Сотка.
Он не стал оборачиваться. Сладкий плен наваждения…
– Я бы хотел, чтобы ты был моим другом, Сотка. Ты предпочитаешь быть врагом?
Скуластый с трудом повернул голову.
Яр Сигги Оскол стоял рядом, и за спиной у него маячили темные фигуры, и поблескивала сталь.
Сколько постов они успели вырезать?..
– Лабан был твоим другом, – с трудом выговорил воевода. – Где теперь Лабан? Во рву?
– Это ты подтолкнул его к предательству?
– Тебя нельзя предать! Лиса отгрызет собственную лапу, если лапа попала в капкан. Значит ли это, что лиса предает охотника?..
Пусть они слушают, те, что стоят у Оскола за спиной. Пусть слышат.
Негромкий смешок:
– Хорошо… Это ты подтолкнул его к самоубийству?
Самоубийство…
– Лабан слишком ценил свободу… которой ты его лишил. Его ненависть к тебе была сильнее желания жить…
Пение цикад.
– Мы давно знакомы, Сотка… Теперь Лабан умер. И мы встретились. И ты все понимаешь.
Осознание гибели. Тот, кто много повидал, не вправе так остро, так по-детски тосковать… Скуластый растянул губы в подобии усмешки:
– Ты явился, чтобы забрать меня на место Лабана?.. Твоего друга?
Ой, нехорошо дрогнул его голос, произнося последнее слово.
– Ты славно устроился, Оскол. Выбираешь друзей из числа рабов, а друзей делаешь рабами. Экономно… Но я понял тебя. Иди. Я догоню.
Осмелев в отсутствие луны, сияют, как безумные, звезды.
– Как знаешь… – медленно проговорил Оскол. – Но знай, что я не буду долго ждать.
– Я не задержусь… ступай.
Едва различимый голос травы, приминаемой каблуком. Тишина.
Скуластый Сотка посмотрел на небо, и яростный свет звезд преломился в мутной капле, ползущей по впалой щеке.
А потом звезды отразились на узком лезвии.
«Лиса отгрызает собственную лапу..».
– У тебя никогда не будет друзей, Оскол! Потому что рабы…
Кровь.
«И ужаснулась обезглавленная армия, и случились смуты и раздоры… И отступили, часто оглядываясь, тем более что сам князь отдал приказ снять осаду… И прислал взамен армии парламентеров – пышных, в золоте и в страхе, потому
что нет ничего злее, чем встретить однажды оскольского выродка – и не бежать без оглядки..».Утром за Яной не пришли. И компаньонка сказала, что господин занят приемом посланцев от князя, отца ее, и потому позволяет ей побыть в одиночестве; и она обрадовалась одиночеству, как никогда не радовалась, и села на окно – наблюдать за стрижами…
И проходили час за часом, но она не скучала. Нет; другое чувство наваливалось на нее, и то была не скука, и не обычная тоска по дому. Пустота наваливалась на княжну. Леденящая пустота. Бессилие и чувство потери. И осознание собственного ничтожества.
Слабость и головная боль.
Она испугалась.
И позвала компаньонку. И, сдерживая слезы, пожаловалась на внезапную хворь; женщина выслушала все признаки болезни – и спрятала глаза.
– Вы здоровы, княжна…
Яна заплакала.
Ей не помогут… Она одинока. Она беспомощна. Она осиротела…
И сквозь отдаленный шум в ушах она слышала, как женщина сухо говорит кому-то, чтобы сию секунду шел за Яром. За Яром… За Яром…
Яр, Яр… Вспышки света перед зажмуренными глазами.
А потом качнулся под ногами пол, и в распахнувшуюся дверь шагнуло солнце. И затопило комнату теплом и покоем, и не жгло – заливало собой жизнь, наполняло, изгоняя сосущую пустоту…
Она очнулась. Немного кружилась голова; посреди комнаты стоял Оскол, и она сперва шагнула навстречу, намереваясь коснуться его – а потом все поняла и отшатнулась.
– Это конец…. – сказал со стороны ее собственный, но на удивление спокойный и ровный голос.
И ОН поморщился:
– Все совсем не так страшно, княжна. Вы слишком впечатлительны…
Она слепо шагнула к окну – и очнулась только тогда, когда позолоченные прутья решетки оставили на ее лице две красные горячие полосы.
«…и отвергал золото и не соглашался на титулы. Только княжну в жены, да наследство за ней, да договор со старым князем, тот, что дороже денег. И как ни вертелись послы – ничего иного не могли добиться, а время шло, за свою шкуру боялись, ПРИВЯЗАТЬСЯ к Осколу не хотели… И посылали почтовых голубей туда-сюда, и князь готов был дать согласие..».
Он лег спать перед рассветом – но не сомкнул глаз.
И проходили час за часом, но он не спал. Нет; другое чувство наваливалось на него, и то не был страх и не была тоска. Пустота наваливалась на Оскола. Леденящая пустота. Бессилие и чувство потери.
Потеря. Потеря. Но ведь он приобрел?!
Вставало солнце, и оживал осажденный замок. И Оскол знал, что стоит подняться, пройти в покои к плененной княжне – и солнце глянет с лица ее, не жгучее – нет, теплое и родное, отгонит сосущую пустоту, зальет собой темные закоулки его сумрачной души…