Любовь и фантазия
Шрифт:
На следующий год неугомонные воины возвращаются опять. Раз уничтожение и смерть не возымели нужного действия и не заставили местное население окончательно смириться, раз старинный халифат Беркани продолжает подстрекать на западе к сопротивлению, помогая тем самым эмиру, Сент-Арно решается на более эффективные репрессивные меры: он возьмет заложников в лоне самого халифата.
«Восьмерых военачальников из трех основных подразделений бени менасеров», — уточняет он в письме брату.
Шепот бабушек… Они шепчут во тьме ребятишкам, потом ребятишкам ребятишек, примостившимся на
Шепот женщин… как только погаснет свеча, они тихо шепчут на супружеском ложе, привыкли о чем-то шептать ночами тревог, после того как истлеют угли в остывших жаровнях… От пятнадцати до тридцати пяти или сорока тело увядает, тело разбухает и вот, уже почти готовое отойти, как говорится, в мир иной, достигает наконец того степенного возраста, когда можно восторжествовать над потемками, над кляпом во рту, обрекающим женщин на молчание, над безликостью, над глазами, которые привыкли смотреть только вниз… Голос ждет своего часа, затаившись во всепоглощающей немоте, растворяющей и заглушающей и вопли, и стоны.
Время неутоленных желаний, молодости под запретом, когда хор созерцающих смерть взмывает пронзительно вверх, к почерневшему небу… Главное — выполнить свое предназначение сказительницы, хранительницы памяти о былом. Ведь наследие прошлого не вечно, и вот, волна за волной, ночь за ночью, шепот все нарастает, становится все явственней, потом уже и ребенок поймет, сумеет найти нужные слова, светлые слова и заговорит сам, но этого мало, нужно еще, чтобы голос его был не одинок…
«Восьмерых военачальников из трех основных подразделений», — написал французский капитан Сент-Арно, имея в виду заложников. «Сорок восемь пленников, сосланных на остров Святой Маргариты: мужчины, женщины, дети, в том числе одна беременная женщина», — слышится шепот, не смолкающий там, где стояла сгоревшая зауйа, среди поредевших ныне садов. Смоковниц теперь стало гораздо больше, чем апельсиновых и мандариновых деревьев, словно сама вода заботится в первую очередь о сохранении памяти, насыщая ее своей живительной влагой, а на скалах тем временем идет ускоренное вымывание почвы!
Ложечка для варенья, которую «святая» — так ее называют, потому что она постится круглый год из благочестивого рвения, — протянула той тревожной ночью своему младшему сыну, сочувственное отношение старого отца к дочери, уходившей жить в дом мужа, тридцать лет спустя оборачивается ее даром своему младшенькому, который исчез однажды тревожной военной ночью. Через несколько лет он возвратится живой и невредимый!.. Эта ложечка для варенья, предмет роскоши в наших разграбленных и оскудевших горах, представляется мне геральдической эмблемой, вот только не знаю — чьей…
Огонь, зажженный Сент-Арно, в пламени которого погибли все окрестные сады, теперь наконец угасает, ибо старуха ведет сегодня свой рассказ, а я собираюсь запечатлеть его на бумаге. Ничего не упустить, вплоть до мельчайших подробностей, включая и ложечку, вложенную трепещущей рукой в руку беглеца!
В детстве «святая» внимала своей бабушке, которая была невесткой старого Беркани. Историки потеряли его из виду в тот самый момент, когда эмир вынужден был капитулировать. Лисса аль — Беркани двинулся в Марокко. Однако за Уждой след его исчезает в архивных записях, словно «аршис», то есть архивы, отражали реальную действительность!
Много времени спустя после этого исхода отыскалась одна из его невесток, оставшаяся вдовой и без детей. Она обратилась в халифат — так гласит предание, — испрашивая разрешения вернуться в лоно своей семьи, к покорившимся к тому времени бени менасерам. Она возвращается и выходит замуж за дальнего родственника, который участвовал во втором восстании, в 1871 году…
И уже по прошествии какого-то времени после этой второй вспышки она будет шептать свое повествование, окруженная новым поколением ребятишек с блестящими глазами. Потом одна из девочек, совершив в свою очередь положенный круг и завернувшись в сатин и муар, окажется в центре внимания; ее станут называть «святой», и она тоже поведет шепотом свой рассказ…
Цепь воспоминаний: быть может, это и в самом деле «цепь», которая не только заставляет помнить о своих корнях, но и сковывает? Сказительница скрыта от глаз тех, кто проходит мимо.
Поднимать занавес и появляться при ярком солнечном свете считается неприличным.
Любое слишком броское слово кажется проявлением ненужного бахвальства, искажением голоса далеких времен, отсутствием должной стойкости и твердости духа…
В том возрасте, когда тело уже положено скрывать, кутаясь в покрывало, я, благодаря французской школе, наоборот, начинаю двигаться гораздо больше: по понедельникам деревенский автобус отвозит меня утром в пансион ближайшего города, а по субботам привозит обратно к родителям.
И каждый уик-энд мы с моей подружкой, наполовину итальянкой, которая возвращается в рыбацкий порт на побережье, поддаемся искушению изведать сладость побега… С бьющимся сердцем пробираемся мы тайком в центр города: войти в изысканную кондитерскую, побродить в окрестностях парка, прогуляться по бульвару, который идет вдоль самых обычных казарм, для нас это неслыханная вольность после недели заточения в пансионе! Возбужденные доступностью запретных радостей, мы в конце концов садимся каждая в свой автобус; самое захватывающее как раз в том и заключалось, что мы могли опоздать и не уехать.
В первые отроческие годы я буквально упивалась спортивными тренировками. По четвергам незабываемые часы на стадионе, взбадривавшие меня, словно струя холодного душа. Хотя каждый раз я волновалась, опасаясь, как бы не пришел вдруг отец. Ну как было признаться ему, что мне приходится надевать шорты, то есть, иными словами, показывать ноги? Своими страхами я не могла поделиться ни с кем из подруг, ведь у них не было, как у меня, двоюродных сестер, которые закутываются в покрывала с головы до ног, не открывая даже лица. Поэтому к моим опасениям примешивается «стыд» арабской женщины. Вокруг меня свободно летают тела француженок, они и не подозревают, что мое тело увязает в невидимой топи.