Любовь и французы
Шрифт:
«Верите ли вы, что любовь женщины хоть сколько-нибудь благоразумнее, нежели любовь мужчины?» — восклицала Луиза Лабе, чьи любовные сонеты принадлежали к наиболее страстным из всех, написанных в то столетие. Эта женщина любила столь же сладострастно, сколь и Маргарита Валуа. Послушайте ее мольбу о все более и более страстных лобзаниях:
Целуй меня, целуй еще, сильней,
Нежней и крепче будет пусть лобзанье,
И от меня получишь в воздаянье
Четырехкратный дар любви моей.
Увы! Ты стонешь? Вот, возьми скорей
Нежнейших десять, чтоб унять страданье!
Нам страсть уста сливает в ликованье,
Не зная ни поводьев, ни цепей.
Еще в 1532 году писательница Жанна Флор в своих Contes аmоuгеuх [99] провозгласила, что любовь «приносит радость, это — закон природы, стоящий над всеми условностями и соглашениями». Она решительно осуждала неравные браки: «Самая приятная вещь и самое большое счастье в этом мире — признавать равноправие юношеской любви». Писатель конца века Франсуа ле Пулькр в своих Passetemps [100] ,
99
«Любовные сказки»
100
«Развлечения»
Для вдов вступать во второй брак считалось не вполне приличным, и среди простых людей церемонии предшествовал издевательский маскарад, или кошачий концерт, организованный жителями деревни, которые исполняли вдове серенаду, сопровождавшуюся грохотом домашней утвари и жестокими выходками. Но вдов, из-за разницы в возрасте мужей и жен, было множество. Предполагалось, что они «живут с забальзамированной душой покойного мужа», как выразился г-н де Мольд, и проводят значительную часть времени в церкви или часовне. Бессчетное число частных часовен было построено вдовами под давлением их духовных наставников. «Истинная вдова,— заявлял святой Франциск Салеский,— подобна маленькой мартовской фиалке, прячущейся под широкими листами смирения и испускающей нежный аромат набожности».
Общество готово было простить вдове любовную связь, если при этом соблюдалась осторожность, но если она вторично вступала в законный брак — это был позор! Существовали и другие причины, в силу которых вдове было трудно найти второго мужа. Начать с того, что она к моменту смерти супруга была уже зрелой женщиной с устоявшимися привычками, полной противоположностью двадцатилетним pucelles, которые пользовались большим спросом у мужчин. Она впервые в жизни обретала полную независимость и (поскольку большинство французских женщин — прирожденные организаторы) получала огромное удовольствие, управляя поместьями и устраивая свои дела так, как хотелось ей. Женщины были склонны испытывать головокружение от неожиданно доставшейся свободы и ответственности. Они напускали на себя непривычно властный вид и становились в надменную позу, а это отпугивало вероятных женихов, даже тех, кто (вероятно, таких было большинство) интересовался, главным образом, финансовой стороной брачного союза.
Интересный свет на брачные отношения и то, какими они были на рубеже столетий, проливают личные письма, которыми герцог де ла Форс (тот самый джентльмен, который спасся от смерти, спрятавшись под дамским vertugadin`ом) обменивался со своей супругой, на которой женился в возрасте пятнадцати лет. Их переписка в период с 1597 по 1609 год, когда герцог часто уезжал ко двору, являет собой превосходный пример супружеского взаимопонимания и сотрудничества. Герцогиня не меньше чем ее муж интересовалась политикой, и ее письма чрезвычайно интеллигентны. В большинстве писем подробности личной жизни откладывались для постскриптума, кроме тех случаев, когда почта задерживалась и муж или жена выражали свое беспокойство друг о друге («если Вы меня любите, скорее пришлите мне весточку») или когда болели дети и герцогиня чрезмерно тревожилась. Тогда герцог нежно писал ей: «Я знаю, насколько Вы склонны к беспокойству, но я умоляю Вас: помните, что в мире есть и другие люди, которым Вы необходимы,— берегите себя ради любви ко мне». Время от времени герцог посылал жене кружевные воротнички и «плащ, сшитый по новой моде», или серебряные изделия. (Однако он часто жаловался на царившую в столице дороговизну, и значительная часть переписки между мужем и женой посвящена скандальному образу жизни, который вел старший из их сыновей в Париже, транжиря деньги и влезая в долги.) Однажды герцог отыскал прекрасного повара, «чрезвычайно искусного в приготовлении супов», которого отослал в замок к герцогине; в другой раз, не зная, что купить жене в подарок, он спрашивал, что доставило бы ей удовольствие, с тем чтобы прислать это с гонцом.
Герцогиня, будучи умной женщиной, давала мужу множество дельных советов, касавшихся политики, и как-то, когда герцог приложил недостаточно усилий, чтобы защитить интересы их общего родственника, она довольно резко упрекнула его в этом. В конце письма, несомненно для того, чтобы смягчить удар, был постскриптум, веселый и ласковый: «Добрый день, мои славные ангелочки, уделите мне хоть сотую часть той любви, которую я испытываю к вам».
Вероятно, эта любящая пара была далеко не единственной, особенно среди более мелкого дворянства и приобретающей влияние буржуазии; мы можем судить об этом по мемуарам и любовным письмам, свидетельствующим о подобной супружеской близости, но, к несчастью, такие отношения между супругами были редкостью в шестнадцатом веке. Однако в том, что добрые и умные жены высоко ценились, не приходится сомневаться. Агроном-философ Оливье де Серре {87} подчеркивал, как важно, чтобы у дво-рянина-фермера была умная и добродетельная жена, которая помогала бы ему во всех начинаниях с «совершенным пониманием и участием». Протестантский поэт Пьер Пупо в своей поэме, посвященной браку, советовал мужьям ласково обращаться с женами: «Нежно ее оберегай и будь с ней добр». А барон де ла Муссэ в своих Мемуарах искренне оплакивал безвременную
кончину супруги. Она была, вероятно, настоящим сокровищем, и барон доверял ей управление всеми владениями и финансами. Он писал: «Под ее руководством все процветало». Она редко покидала замок и его окрестности, придерживаясь строгого распорядка, в котором, тем не менее, находилось время и для досуга: съездить вместе с бароном на охоту, а после ужина сыграть с ним в шахматы. «Никогда человек не испытывал такого довольства, наслаждения и комфорта — физического и душевного,— как я, живя с моей женой, чрезвычайно преданной и верной. Если бы только Господь позволил нам вместе дожить свои дни, но... Он не позволил этого».Упоминания о двух односпальных кроватях попадаются начиная с середины века. Своим появлением они, по-видимому, обязаны множеству неудобств, вызванных невнимательностью мужей эпохи Возрождения. Генрих IV часто занимался государственными делами, лежа в постели, и Маргарита жаловалась (уединившись за пологом своей кровати), что вокруг него до утра толпятся мужчины и говорят о политике. Через несколько дней после их свадьбы, когда Генрих уже покинул ее спальню, Маргарита услышала, как кто-то с криком «Наварра! Наварра!» барабанит в дверь. Служанка Маргариты отворила, думая, что это его величество. В спальню, шатаясь, вошел раненый дворянин и бросился к постели Маргариты. Следом ворвались четыре лучника, гнавшиеся за ним, как охотничьи псы. Господин де Аеран, раненый гугенот (дело было как раз накануне Варфоломеевской ночи), бросился к Маргарите на постель и обхватил ее в неистовом порыве. Придя, чтобы умолять короля Наваррского о защите, он едва ли осознавал в горячке, что обнимает супругу своего повелителя. Королева завизжала и упала на пол с кровати, увлекая за собой несчастного дворянина. В этот момент вошел капитан дворцовой гвардии. Увидев, что произошло, он разразился хохотом, отозвал лучников и спас жизнь де Аерана. Маргарита, поспешно накинув поверх окровавленной сорочки пеньюар («ночной плащ», как она именует его в своих Мемуарах), в полуобморочном состоянии убежала в спальню королевы-матери. Веселое время, ничего не скажешь!
Как правило, в одной комнате ставили несколько кроватей — для гостей; слуги также часто спали в одной комнате с госпожой. Им часто приходилось держать над постелью светильники, при свете которых хозяин и хозяйка читали. «Неси мне прялку!» — кричала разгневанная жена служанке, когда муж продолжал читать час за часом, не давая ей спать.
В одной из историй, собранных в Гептамероне, Маргарита Наваррская рассказывает о читавших в постели супругах и о том, как жена уличила мужа в заигрывании с горничной, которая сидела на его постели, держа свечу. В другой новелле дворянин приглашает своего лучшего друга лечь в постель с ним и его женой (правда, сам он при этом ложится посредине). Внимание читателя на таком странном поведении в спальне совершенно не акцентируется, из чего следует, что подобное было довольно обычным. Мужчинам на постоялых дворах в сельской местности часто приходилось спать вдвоем в одной постели, однако законы учтивости требовали, чтобы тот из двоих, кто занимал в обществе более низкое положение, вставал и одевался первым, дабы не показывать вышестоящему своей наготы. Ложиться же в постель нижестоящему полагалось, дождавшись, когда ляжет более знатная особа, и погасив перед тем свечу.
К этому столетию относятся и первые сведения о ночной одежде. У Маргариты Наваррской встречается упоминание о даме, сидящей на постели в ночном колпаке и сорочке, «расшитой драгоценными камнями и жемчугом», заснуть в которой, похоже, было несколько затруднительно. Однако обычай спать в ночных колпаках соблюдался неукоснительно, и, если у новобрачной в свадебную ночь слетал с головы колпак, это считалось чрезвычайно дурной приметой. Вследствие этого старшие женщины в семье советовали девушкам держать колпак обеими руками, чтобы быть уверенными, что он не соскользнет с головы. Можно только пожалеть бедных новобрачных эпохи Возрождения... жениха, который опасался, что на него напустят порчу и сделают его импотентом, и невесту, которой приходилось изо всех сил удерживать ночной колпак в течение всей болезненной процедуры лишения невинности.
Глава 5. Дворяне и их бастарды
У сельских дворян в то время не было тяги к придворной жизни, которой суждено было появиться в следующем веке, и большинство из них состояли с крестьянами в приятельских отношениях. Были они, как нам представляется, людьми горластыми, веселыми и любили женщин. Из-за этого у них временами случались неприятности с законом. В Аженэ Луи де Перрекар, сеньор де Монтастрюк, «за обладание и сладострастное насилие над Гильометтой Бартольмен» был приговорен к смертной казни с конфискацией имущества, несмотря на то что он, прожив с девушкой три месяца, выдал ее замуж, дабы «уберечь от вступления на греховный путь». Этот сеньор, по-ви-димому, нажил себе среди местных жителей много врагов, однако в тогдашних прошениях о помиловании можно найти множество подобного рода сведений о сельских сеньорах. В 1541 году фермер по имени Лепаж пожаловался губернатору Мондидье, что Жак де Байо, сеньор де Сен-Мартен, изнасиловал его жену. После расследования Жак де Байо и его отец оказались за решеткой. Другой сеньор — Бертран де Пуальвери — увез к себе в замок местную девушку «с целью плотского сношения» и был за это казнен по приговору парламента Бордо.
Как и в средние века, внебрачные отпрыски росли бок о бок с законными наследниками, и никто ничего странного в этом не находил. Один сеньор, у которого жена и любовница разрешились от бремени одновременно, на два года отослал обоих детей к кормилице. Когда дети вернулись, жена жаловалась, что не может сказать, который же из них ее. «Знайте лишь,— отвечал ее супруг,— что один из них — ваш сын, а другой — его брат, сын вашего мужа. Если бы я не опасался, что вы с одним станете обращаться, как мать, а с другим — как мачеха, я давно бы сказал вам, кто из них кто». Должно быть, такая неопределенность была мучительна для жены, но, разумеется, для благополучия детей это решение было наилучшим.