Любовь и французы
Шрифт:
И, тем не менее, эти предвоенные годы вошли в историю под названием La Belle Epoque [305] .
...Возможно, такой она и была для великосветского общества, которое жило для удовольствия — и само было великолепным удовольствием для гостей блестящих празднеств, подобных которым больше не знала история. Принц де Саган на вопрос президента муниципального совета Парижа: «Зачем маркиз де Кастел-лан (Бони) хочет устроить столь пышный и дорогостоящий праздник в Тир-о-Пижон — в честь приема иностранного монарха или в благотворительных целях?» — дал ответ холодный и характерный для той эпохи: «Ничего подобного, господин президент, он делает это просто... ради своего удовольствия».
305
прекрасная эпоха (фр.)
Празднества, не повторявшиеся никогда более... Персидский праздник, устроенный графиней де Шабрийян в 1912 году в принадлежавшем ей частном
Глава 2. Безумные двадцатые
На фронтах первой мировой войны погибло свыше полутора миллионов мужчин. У тех, кто выжил, были расшатаны нервы. Они стремились уйти в мир иллюзий и грез, чтобы забыть ужасы войны. В самом деле, разве эти мужчины не имели права веселиться? Ведь они были победителями.
Стало модно курить опиум и гашиш. Американские союзники привезли в новый, nouveau riche [306] , космополитичный, становившийся все менее французским Париж джаз, негров и коктейли. Женщины стали более эмансипированными. На каждом the dansant [307] появлялись жиголо с прическами, лоснившимися от бриолина.
306
вновь разбогатевший (фр.)
307
чаепитие с танцами, вечеринка (фр.)
Любовь переживала кризис. (Дела ее обстояли далеко не лучшим образом уже с девятнадцатого столетия, однако всесторонние последствия растущей неудовлетворенности в сексуальных отношениях теперь ощущались сильнее, чем когда-либо прежде.) Возможных выходов из положения было два: либо преобразовать неофициальную мораль, либо реформировать институт брака (или отменить его совсем). Большинству людей был по душе второй путь, выглядевший (на бумаге) более приемлемым, с соответствующей ему лавиной утопических идей, авторами которых были врачи, социологи и романисты.
Среди многочисленных создателей книг, посвященных браку, или, скорее, направленных против него и «невыносимого состояния сексуальных отношений», как их оценивала мадам Жанна де Флу в Le Sexualisme [308] , были Виктор Маргеритт (его кампанию в защиту брака «расширенного типа», включающего двух женщин и одного мужчину и наоборот, поддержали Анри Батай {260} , Анри Бернштейн, Абель Эрман и другие) и доктор Бине-Сангле, приводивший доводы в пользу племенной фермы людей, где с начала пубертатного периода до двадцати лет молодежи было бы позволено совокупляться дважды, а в более старшем возрасте — трижды в неделю. Должно быть, многих читателей встревожило приведенное доктором медицинское описание вырабатывающихся в половых органах токсинов. Не находя выхода, говорил доктор, они вызывают грусть, беспокойство, амнезию, недостаток силы воли и в конце концов — сумасшествие. Он приводил также данные статистики: из 1726 больных в Сальпетриере 1276 были холостыми; старые девы, утверждал он, умирают раньше, чем замужние женщины, и ни одна из них не доживает до ста лет.
308
«Сексуализм» (возведение сексуального начала в принцип) (фр.)
Бывший депутат Люсьен де Фуайе высокопарно писал в Revue de morale sociale [309] : «Брак должен стать республикой; из свода законов должно быть вычеркнуто слово “верность”. Затем он пускался в описания любовных состязаний и запутанной системы «частичных браков», то есть любовных пар, объединенных с несколькими партнерами для разных целей — занятий любовью, деторождения или родительства. «Брак,— заявлял он,— должен быть временным, и следует упразднить тиранию единичной любви». Месье Жорж Фуа выступал за «брачный кооператив» с центральным бюро, ответственным за обеспечение любовных связей и индивидуальных потребностей.
309
«Обзор общественной морали»
«Мы являемся свидетелями возвращения к полигамным инстинктам, спящим в глубинах
нашего животного начала»,— писал Поль Бюро с возмущением. {261} И, конечно, полигамию всерьез отстаивал Жорж Анкетиль в 11 Amant legitime [310] , тогда как во второй половине той же книги мадам Джейн де Маньи приводила красноречивые доводы в пользу многомужества.Под влиянием только что появившегося психоанализа литературу наводнили описания сексуальности — нормальной и ненормальной. «Любовь в глубинной сути своей животна,— восклицал Реми де Гурмон {262} ,— в этом заключается ее красота». Несчастливые браки объяснялись почти исключительно сексуальной дисгармонией и сексуальными недостатками.
310
«Законный любовник»
Поборники свободной любви были искренне убеждены в том, что это — лучший способ сделать чувства чистыми. По мнению Виктора Маргеритта, свободная любовь в конце концов позволила бы изжить crimes passionnels [311] и ревность. «Свобода в любви есть первый шаг к ее очищению,— писал в Amour libre [312] Шарль Альбер.— Женщины никогда не будут свободны, пока мужчины оказывают им почтение». Это слово («свобода») редко употребляли писавшие о женщинах и любви католические авторы, которые, как правило, были склонны превозносить женственность и презирать женщин. Октав Юзанн так прокомментировал это курьезное противоречие: «Франция, страна рыцарственная, учтивая, галантная, веселая и фривольная, состоящая из людей скорее любезных, чем добрых, еще не осознала, что в своем отношении к женщинам она проявляет трусость, слепой эгоизм или прискорбный недостаток совести». {263}
311
преступления на почве страсти (фр.)
312
«Свободная любовь»
Это утверждение он обосновывал тогдашним положением женщин: жалкие гроши, которые платили работницам, ставшее общим правилом пренебрежение брачными обетами, моральное одиночество парижанок, безупречно отлаженный механизм адюльтера, серость среднестатистического мужа и любовника и нестабильность любви.
Медленно, очень медленно до мужчин стало доходить, что они были склонны вести себя с женами подобно деспотам. «Слово «повиновение» по отношению к жене должно быть вычеркнуто из кодекса, поскольку оно исчезает из наших обычаев»,— писал Ж.-Ж. Рено в своих Lettres a Frartgoise mariee [313] (в 1942 году были наконец-то изменены законы, традиционно отстававшие от времени). «Женщина хочет стать компаньоном мужчины и приобрести значение в обществе сама по себе — она больше не желает, чтобы ее «содержали» — даже законно»,— заявлял Камилл Моклер.
313
«Письма к замужней француженке»
Консервативные моралисты присоединялись к этому гневному протесту, хотя тон их заявлений был мягче. Они даже отваживались нападать на освященный веками институт приданого; месье Ане уже заметил, что «благодаря старому, как Вселенная, недоразумению, любовь стоит одной ногой в браке. Общество делает все что может, чтобы ее оттуда изгнать. Чтобы преуспеть в этом, оно изобрело приданое». Месье Лаведан, который, кстати, придерживался любопытной теории о влиянии автомобиля на падение рождаемости, заявлял, что из-за обычая брать за невестой приданое многим девушкам из среднего класса «математически невозможно выйти замуж. Неужели,— удивлялся он,— приданое действительно необходимо?» Его огорчал тот факт, что многие мужчины женятся в таком возрасте, когда они уже устали от жизни и стараются принудить своих юных жен к подчинению и кротости, которые они привыкли находить в женщинах другого типа. Короче,— делал он вывод,— жениться мы по-прежнему не умеем».
Поль Бюро высмеивал брачную систему с необычной для этого серьезного автора иронией: «Брак — главная финансовая операция в жизни мужчины. Для осуществления этого стратегического замысла мобилизуются все родные, и диву даешься, наблюдая чудеса упорства, настойчивости, дисциплины и дипломатической тонкости, проявляемые в этой кампании молодыми людьми. Судя по их повседневному поведению, невозможно поверить, что они обладают такими талантами».
Ни одна идея или полуидея, высказанная в вышеупомянутых книгах, не была спокойно принята общественностью, но чем более скандальной была книга, тем большим спросом она пользовалась, а вышедшая в июле 1922 года La Gargonne [314] Виктора Мар-геритта стояла на первом месте в списке бестселлеров.
314
«Холостячка»