Любовь и картошка

Вася по-прежнему взмахивал лопатой так часто, словно за ним все еще гнался Ганнибал и он собирался спрятаться от быка под землю. Рядом с ямой росла горка земли. Но вдруг Вася отбросил лопату, склонился над ямой и вытащил из нее небольшой кувшин, облепленный землей. Сережа первым бросился из кустов прямо к Васе. За ним Ромась и Олег.

— Что это? — спросил потрясенный Сережа.— Неужто в самом деле клад?

— Ясно! — торжествовал Вася.— А ты спрашивал, что такое «сокров».

Вася встряхнул глиняный кувшин, горло которого было заткнуто полусгнившей деревяшкой. В кувшине что-то звякнуло. Он вынул затычку, перевернул кувшин, и на траву посыпались монеты.

— Деньги?

Сережа был ошеломлен. Ведь он сам все это придумал. Он сам на «пергаменте» из Васиного мяча написал эти семнадцать шагов от дуба и этот «сокров». И вот Вася, которого он собирался разыграть, нашел на этом месте настоящий клад. Кто же кого тут разыгрывал?

Вася потер пальцами одну монету, потом другую.

— Это ведь медь,— сказал он несколько разочарованно.— Копейки. Пошли,— вдруг предложил Вася, снова собирая монеты в кувшин.— К Платону Иннокентьевичу.

— Подожди, — нерешительно возразил Сережа.

— Пошли, пошли,— настаивал Вася.— Хоть золота или серебра тут нет, но, может, это все равно большое историческое открытие.

Платон Иннокентьевич выхватил из-за кушака оба своих пистолета и выстрелил вверх. Так он выражал высшую степень удовольствия.

— Клад,— подтвердил он.— Самый настоящий клад.

Он внимательно осмотрел кувшин, затем деревянную затычку, расстелил на земле плащ и высыпал на него монеты из кувшина.

— А почему вы избрали старый дуб для поисков клада? — с интересом спросил он.

— Так мы же с документом,— ответил Вася.— Древним. На пергаменте. Сережка нашел в старой Библии.

И Вася подал свой «древний пергамент» Платону Иннокентьевичу.

Платон Иннокентьевич прочел надпись, улыбнулся и подмигнул Сереже единственным своим глазом.

— Такие документы в истории уже встречались, — сказал он удовлетворенно.— Заверенные печатью и с точной датой. Сто лет до рождества Христова.

— А откуда они знали, что через сто лет будет это самое рождество? — удивился Вася.

— Вот это-то как раз и непонятно,— уклонился от прямого ответа Платон Иннокентьевич.

— Платон Иннокентьевич, а что нам делать с этими монетами? — поспешил спросить Сережа.

— Сейчас решим,— снова принялся рассматривать одну за другой монеты археолог. —1842, 1835, 1849... Пусть это будет вкладом в ваш школьный музей.

— А вам это не нужно? — спросил Вася.

— Нет. Нам не нужно. И Сережин пергамент школьному музею не нужен. Хоть документ это интересный, крепкий. Из такого хоть мячи делай.

Попозже Сережа, выбрав время, когда Платон Иннокентьевич был один, принялся расспрашивать археолога о том, как и почему был зарыт этот клад неподалеку от дуба — «памятника природы районного значения».

— Есть разные теории о том, почему люди зарывали клады,— сказал археолог.— Некоторые ученые считают, что это делали при нападении противника, при пожаре. Но, по-видимому, это неверно. При пожаре, при нападении человек не успел бы так аккуратно сложить свои ценности, вынести их, зарыть, заровнять землю. Очевидно, в действительности, как правило, это были деньги, спрятанные на черный день. В людях всегда жил страх перед завтрашним днем. И одного материального благополучия, наверное, недостаточно, чтоб избавиться от этого страха. Тут нужно, чтоб за спиной человека стояло могучее и гуманное государственное устройство.

Сережа вспомнил деда Матвея и подумал о том, что, наверное, даже и этого недостаточно.

— Понятно,— сказал Сережа.— Но ведь там и на два рубля не набралось мелочи. Что же это был за человек, что оставил себе на черный день эти копейки?

— Ну, представь себе ваше село сто — сто пятьдесят лет тому назад. Глушь, зимой волки забегают, и ими пугают детей. Нищета такая, что статистики, которые вели здесь обследование, записали: в селе Бульбы тараканов нашли только в четырех хатах. В остальных они не держались — нечем было кормиться. Даже крошек не было. При таком убожестве деньги, которые вы откопали, не казались жалкими грошами. Их могла годами собирать какая-нибудь крепостная семья. А скорее всего, это был странник, нищий, и спрятал он свое сокровище от лихих людей. Старый дуб и тогда уже был памятным местом.

— Нищий — это я понимаю,— согласился Сережа.— Но почему семнадцать шагов от дуба?

— А почему ты выбрал семнадцать шагов?

— Не знаю. Наверно, чтоб подальше от корней.

— Вот и он не хотел натолкнуться на корни. К тому же есть такое старое наблюдение: когда лгут, чаще всего называют нечетное число.

— Платон Иннокентьевич,— помолчав, спросил Сережа,— а когда кладовщик сказал, что за часть эту к машине, за бендикс, просят семнадцать рублей... вы знали, что он врет?

— Знал, Сережа.

— Почему же вы не сказали этого ему в глаза?

— Ты прав, Сережа. Но иногда очень трудно сказать человеку в глаза, что он лжет. Особенно если ты нуждаешься в его услугах.

А случай с кладом, найденным Васей недалеко от дуба — «памятника природы районного значения», сразу же стал историей, которую начинают словами «у нас в селе».

3. Инопланетянин

...В своем прозрачном голубоватом скафандре, в золотистом комбинезоне из какого-то неземного, похожего на мех материала, с многочисленными глазами и шестью руками Ин уже не казался Сереже таким странным и чужим, как вначале.

— Спрашивай,— сказал он голосом Виктора Матвеевича, и в голосе звучала улыбка.— «Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие глаза?»— «Для того, чтобы лучше тебя видеть». Как в вашей сказке о Красной Шапочке.

— Ты знаешь эту сказку? — удивился Сережа.

— Знаю. Я уже много о вас знаю.

Тихий и мелодичный голос Виктора Матвеевича Сережа отличил бы и среди тысячи голосов. Его уже не было, и на сельском кладбище медленно оседала земля на его могиле, а голос его звучал.

— Ты бессмертен? — нерешительно спросил Сережа.— Или вы тоже когда-нибудь умираете? Как мы?

— Умираем,— ответил Ин.— И в этом справедливость природы. Все разумные существа должны обладать совестью. А совесть требует от разумных существ, чтоб они помнили, что им еще предстоит умереть. Чтоб они жили так, словно каждый их день — последний. Перед лицом предстоящей смерти разумные существа не станут кривить душой и постараются жить так, чтобы поменьше жалеть о сделанном плохом и несделанном хорошем.

— И все равно, – возразил Сережа,— в смерти, особенно ранней, есть что-то жестокое, что-то глубоко несправедливое.