Любовь и смерть Геночки Сайнова

А че! Нефиг с работы уходить! Что она думала? Удовольствие получила, водки ей налили, так она и с работы ушла! Премии ее лишить!

Тихо, товарищи. Приказываю на каждый праздничный день – первое, второе и третье мая – назначить на объектах ответственных из числа мастеров и механиков. И списки ответственных передать телефонограммой в управление. Сайнов, ты на праздники сам, как всегда?

Нет, я в Тынду…

Жениться! Ха-ха-ха!

А если и жениться, Генка парень молодой…

Точно… Молодой…

На вертолет он попал чудом. Лететь на праздники в Тынду по всей их округе оказалось столько желающих, что даже Генкин блат в лице второго пилота Вити Глагоева, с которым загодя было и выпито и договорено, оказался почти бессилен.

Потому как у первого пилота Василь-Михалыча и борт-инженера Пети – своих кунаков и дружбанов был полный комплект – двенадцать посадочных мест. А больше – "борт" не брал, потому как внутри вертолета еще были ящики с образцами пород для Тындинской лаборатории… А ящики выкидывать было бы верхом наглости, потому как именно хозяин этих ящиков – геологическая экспедиция института Транспроект и был арендатором летательного аппарата.

Но тем не менее, Генку все же взяли. Уже в последний самый момент, когда Василь-Михалыч запустил турбины и выплюнул через свою командирскую форточку хабарик "Примы", Витя Глагоев, который уж прибирал внутрь вертолета металлический трап, вдруг махнул ему, мол давай, полезай! Генка долго не раздумывал, и инстинктивно поджав голову, дабы лопастями не снесло, нырнул под плоскость вращающегося винта…

Летели страшно.

Машина шла с перегрузом. Да и высота над уровнем моря сказывалась – Восточная Сибирь, это не Западная, что вся в низменности! Трясло ужасно. А потом еще и выяснилось, что у ребят на приборной доске табло пожара в левой турбине все время загоралось. Но Василь-Михалыч вместе с борт-инженером Петей его просто игнорировали. "От влажности замыкает где то", – сказал Витя Глагоев.

В Тынду прилетели в пятнадцать тридцать по местному времени. Из здания аэровокзала Гена позвонил в школу, но там к телефону никто не подошел. Конечно…

Предпраздничный день!

Пошел ловить машину. Остановил большой самосвал. В кабине водкой воняет! Шофер пьяный. Рядом с ним парень в матросском бушлате – спит, а по полу бутылки пустые из под рябины на коньяке перекатываются.

Куда тебе, кореш?

Возле военторга общежитие знаешь?

Бабское?

Точно!

Знаю…

Гена примостился рядом со спящим морячком.

А чего так рано отмечать начали?

А ты че – ГАИ что ли?

Да нет, просто так…

А просто заколебала эта жизнь. Крутишь эту баранку день за днем, а толку – хрен с маслом.

Почему хрен с маслом?

А потому, кореш, что начальство нашему брату – работяге все равно хрен заплОтит – сколько ты ни упирайся!

Ну отчего же?

А ты сам, кем работаешь?

Я? Прорабом…

А-а-а! Начальничек… Ну-ну…

Замолчали. И Генке стало как то неудобно от того, что он начальник, а вот пожалел его этот парень и везет… И по здешним сибирским законам – денег с него не возьмет.

А в Тынду чего? К жонке?

К невесте.

А-а-а! Ну тады йой!

Когда Гена спрыгивал с высокой подножки у подъезда молодежного женского общежития, шофер крикнул ему, – "невесте привет от героев трассы!" На третьем этаже в длинной череде одинаковых – из прессованных опилок дверей он нашел ее. "Комната образцового порядка", прочитал Гена табличку, приколотую возле эмалевого номера "88". Счастливый номерок – то, – подумал он и постучал.

А я тебя ждала, – сказала Настя, сразу обняв его за шею, и даже не закрыв двери в коридор, ласково прильнула к нему, душистыми и мягкими своими губами растворяя его, как растворяет горячая вода брошенный в нее кусочек сахара-рафинада.

Письмо Ани Донскевич Геннадию Сайнову.

Геннадий!

Начну если не с конца, то с середины. Извини, такая уж я.

Я не питаю иллюзий ни на чей счет, и на твой тоже. Если уж я родилась калекой, то не идиоткой уж точно! Я мало вижу людей и тем более молодых. И не стану скрывать, ты мне очень и даже очень нравишься. В других бы условиях, я бы позволила себе влюбиться в тебя, но у меня есть сила воли. К чему я об этом?

Потому что мне не безразлична твоя судьба. И хоть Настя мне сестра, и ей я тоже хочу счастья, но я не хочу несчастья тебе. Пусть уж она окрутит – охмурит кого другого, но не тебя.

Природа (видишь, я избегаю слова "Бог") дала ей ту красоту, что не дала мне. Ах, как я ей завидую! Я порою проклинаю и ее, и родителей, и природу – мать… За то, что я калека. А она – балерина.

Говорят, девушки – калеки, те что обречены на вечное девичество, становятся добрыми и боголюбивыми. Не верь! Я злая и в Бога не верю.

Я такая злая, что иногда думаю – убила бы…

Кого? За что?

Уж точно убила бы ту неловкую (или пьяную) акушерку, что покалечила меня…

Повесила бы ее на площади перед вокзалом или городским рынком, чтобы все видели.

И иногда, мне кажется, и Настюху бы убила.

Ты не верь ее елейным глазенкам. Она не такая добрая, как тебе кажется. Она хитрая.

И я боюсь, что она использует тебя еще и еще раз. Использует и выкинет потом, как… Извини, у меня самые мерзкие образы и ассоциации на этот счет.

Ты думаешь, моим пером движет ревность?

Может и так.

Но тем не менее. Прислушайся к моим словам. Не верь ей. Не поддавайся. Пусть она окрутит кого другого. Желающих найдется миллион с хвостиком.

Но мне будет больно потом видеть твою боль.

Поверь мне.

Твой верный друг,

Аня.

Глава пятая.

Свадебка.

Свадьбу решили сыграть в поселке. В домашнем "кремле". И Марианна Евгеньевна категорически возражала против Ленинграда.

Пусть в Молодежном все увидят, что Настюшка совсем не такая, как они там себе думают со слов этой сплетницы – Элечки Васильевой.

Да, – соглашался с женой Николай Александрович, – мне это тоже для укрепления, так сказать, статуса, здесь не помешает… Опять – таки всех нужных людей можно будет пригласить. И Первого секретаря, и управляющего главка…

Настюша, как только с родителями сговорились, оформила в школе большой отпуск, благо летние каникулы, и возвращаться в Тынду уже не собиралась…

Там декретный отпуск начнется, а там…

Рожать то где собираешься? – спрашивала Марианна Евгеньевна…

Да уж всяко не здесь – в Сибири, – резко отвечала Настя, многозначительно поглядывая на лестницу, ведущую на третий – летний этаж, где со своими книжками уединилась увечная сестра.

Мать, мгновенно зардевшись, промолчала.

В Ленинград поедем. Надо будет прописаться… И ребеночек должен быть коренным – питерским.