Любовь и так далее

Обычно это срабатывало, и дешевенькое колечко, купленное у уличного торговца, имело силу магического талисмана, когда надо было отвадить какого-нибудь навязчивого кавалера. Разумеется, я не помню, сколько их было — таких вот случаев. Я помню только те случаи, когда кольцо не срабатывало. Когда кавалер попадался настырный и пер напролом, как лось. Когда он в упор не видел кольца, даже если ты тычешь кольцом ему в нос. Он не являл чудеса проницательности и не догадывался, что это обман — просто упорно отказывался принимать во внимание этот досадный фактор. Не замечал, как ты снисходительно улыбаешься, изображая, что ты не принимаешь его всерьез. Не замечал, что он тебе категорически неинтересен. Просто, как я уже говорила, пер напролом. Вот — я, а вот — ты, здесь и сейчас — такой был подтекст. И каждый раз это меня возбуждало. Что-то было в этом… привлекательное и даже опасное. Держалась я холодно и надменно, но внутри вся горела. И они, наверное, это чувствовали.

Не поймите меня неправильно. Я не из тех женщин, которым «нравится подчиняться напору». Мысль, что мужчина ворвется без приглашения в мою жизнь и станет все за меня решать, меня вовсе не привлекает. Лучше я буду сама за себя решать. Я не люблю мужчин-завоевателей и не люблю им уступать. Я говорю о другом. О том мгновении, когда кто-то вдруг возникает рядом и говорит без слов: «Вот — я. А вот — ты. Что тут еще говорить?». Как будто тебе открывается некая глубинная истина, и все, что тебе надо сделать, это ответить: «Да. Наверное, это правильно».

Если такое случится снова, навязчивому ухажеру будет предъявлено не дешевенькое колечко, купленное на улице, а настоящее золотое кольцо, которое я ношу, не снимая, уже больше десяти лет. И, конечно, у меня в душе вновь зазвучат предупреждающие колокола — как это было всегда, — только на этот раз они будут больше похоже на сирену «скорой». Но разве нам всем не хочется снова услышать эти простые слова: вот — я, а вот — ты. И кто-то по-прежнему ждет ответа: да, наверное, это правильно. И в голове вертятся мысли о вещах, смысл которых тебе понятен, которые ты почти узнаешь, но пока что не можешь назвать — о вещах, связанных с ходом времени, с сексом, с судьбой, — и где-то внутри зарождается музыка, торжествующая и уверенная, которую ты, опять же, почти узнаешь.

Здесь и сейчас — тишина. Только мягкие шлепки кисти и поскрипывание стула. И звон кольца Элли о чашку.

СТЮАРТ: Я всегда жду, что Оливер будет лежать лицом к стене, но, насколько я знаю Оливера, он — даже больной — всегда очень болезненно воспринимает любое клише и делает прямо противоположное. Так что он лежал в кровати спиной к стене. В маленькой комнате наверху, где окно было занавешено одеялом — скорее всего, у них просто не было времени, чтобы повесить нормальные занавески. На тумбочке у кровати стоит настольная лампа с утенком Дональдом на абажуре.

— Привет, Оливер, — сказал я, неуверенный, как именно следует произносить даже эти простые слова. Я имею в виду: я знаю, как вести себя с человеком, который болен по-настоящему. Да, я знаю, что некоторые врачи рассматривают депрессию как болезнь и т. д., и т. п. То есть, наверное, я хотел сказать, что Оливер был болен такой болезнью, с которой я не знаю, как управляться. Поэтому я был слегка раздражен и вместо сочувствия испытывал злость.

— Привет, дружище, — сказал он язвительно, но меня это нисколечко не задело. — Ты нашел мне невыезженную двухлетку?

Предполагалось, что я должен рассмеяться? Это был вопрос, на который не существует правильного ответа. «Да»? «Нет»? «Как раз занимаюсь поисками»? Так что я промолчал. Кстати, я не принес ему ни винограда, ни шоколадки, ни журналов, которые сам уже прочитал. Я рассказал ему про работу. Что мы поправили вмятину у него на фургончике. Он не проявил ни малейшего интереса.

— Мне надо было жениться на миссис Дайер, — сказал он.

— Кто это, миссис Дайер?

— Сердце изменчиво, цель неясна… — Или что-нибудь в этом роде, тихонько себе под нос. Обычно я не обращаю внимания, когда Оливер начинает вот так вот придуриваться, уходя от вопроса. И вы, я думаю, тоже.

— Кто это — миссис Дайер? — повторил я.

— Сердце изменчиво, цель неясна… — И так далее, и тому подобное. — Она живет в доме номер 55. Ты ей однажды сказал, что у меня СПИД.

Я уже много лет не вспоминал тот случай, но теперь воспоминания вернулись.

— Та старушка? Я думал… — Я собирался сказать, что я думал, она уже умерла. Но слово «умер» — это не самое подходящее слово для разговора с больными людьми, правильно? Хотя я уже говорил, что не воспринимал состояние Оливера как болезнь. Может быть, мне бы и стоило обращаться с ним как с больным, но у меня ничего не получалось. Как я уже говорил.

Мы поговорили еще немного, но каждый говорил о своем, не прислушиваясь к собеседнику. Наконец Оливер перевернулся на спину, сложил руки на груди, как будто уже собрался помирать, и сказал:

— Ну что, дружище, ты уже разгадал секрет?

— Какой секрет?

Оливер по-идиотски хихикнул.

— Секрет хорошего бутерброда с жареным картофелем, разумеется. Главное, мой пернатый друг, чтобы жар от картофеля растопил масло на хлебе, так чтобы оно потекло тебе по руке.

Я не нашелся, что можно на это ответить. Разве что, на мой взгляд, бутерброды с жареным картофелем — это не самая здоровая пища. Потом Оливер тихонечко зарычал, как будто сегодняшний день выдался для него очень трудным, и это еще не конец.

— Джилиан.

— Что Джилиан?

— Когда ты был в том отеле, — сказала Оливер, и хотя за свою жизнь я перебывал в сотне отелей, я сразу понял, о чем идет речь.

— Да, — сказал я, имея в виду, что я понял, о каком отеле он говорит.

— И?

— Я тебя не понимаю.

Оливер фыркнул.

— Ты подумал, что то, что ты видел из своего окна., ты подумал, что то, что ты видел, происходит у нас регулярно?

— Не понимаю, о чем ты. — На самом деле, я все понимал, но мне не хотелось об этом говорить.

— То, что ты видел, — продолжал он, — было сделано исключительно для тебя. Такой гала-концерт. Единственный вечер на сцене. Поразмысли над этим, дружище. — И тут он сделал такое, чего не делал еще никогда — во всяком случае, не на моей памяти. Он повернулся лицом к стене.

Я поразмыслил. И скажем так: мне было горько. Горько и неприятно.

Что я вам говорил? Доверие приводит к предательству. Доверие провоцирует на предательство.

ОЛИВЕР: В жизни каждого человека de temps en temps [156] неизбежно возникают такие терситские [157] моменты. Дни, когда ты понимаешь, что прыщавый дурак говорит правду. Война и распутство, война и распутство. Не говоря уже про тщеславие и самообман. Кстати, я придумал новый вопрос для «Что бы ты выбрал?» Что бы ты выбрал: уничтожить себя неспособностью к самопознанию или уничтожить себя самопознанием? У вас есть целая жизнь, чтобы подумать над этим вопросом.

156

время от времени (фр.).

157

Терсит — по «Илиаде» Гомера, безобразный, горбатый, лысый, косой, болтливый, наглый воин, участвовавший в Троянской войне на стороне ахейцев.

Согласно еще одному каноническому мудрецу, зрелость — это все. Картина знакомая: суглинистая почва, солнце в безоблачном небе, первое место на старте — на ветке, медленная сосредоточенность цветения, кожица наливается цветом, а потом — какой спелый, — маленький детский пальчик прикасается к нам в восхищении, черенок-пуповина, который удерживает нас на ветке и от которого нам предстоит отделиться — легко и без обиды, и мы соскользнем, невесомые, по прозрачному воздуху, и упадем на охапку сена, и будем лежать — зрелые, налитые соком плоды, — легко и непринужденно входя в святой цикл жизни и смерти.