Любовь к велосипеду

— Вот оно! — вскинул палец Полосухин.

— Маниа грандиоза! — с комическим испугом выдохнул Соломин.

И все засмеялись. Даже не зло, скорее, добродушно, как смеются, когда что–то насторожило, обеспокоило — и вдруг выяснилось, что все это чепуха, простое недоразумение, яйца выеденного не стоит. Но Володя задохнулся от стыда и обиды. Что–то нестерпимо сжалось у него в груди, и, боясь расплакаться или ударить кого–нибудь из них, он опрометью выскочил из подсобки.

10

После этого собрания Володя решил уйти из секции, навсегда бросить велосипед. Он перестал тренироваться, даже утреннюю зарядку не делал. Да и на чем было тренироваться, если старый восьмискоростник свой оставил там? Целыми днями он валялся с книжкой на кровати или неприкаянно бродил но улицам, изнывая от тоски. Когда встречал по дороге велосипедистов — отворачивался. «Коллектив… ворчал он, вспоминая Аркашкинпу демагогию. — Смотря какой коллектив! Бывает коллектив мошенников или лентяев. Бездарности тоже могут составить коллектив!..»

Все, чем он жил последнее время, потеряло для него всякий смысл. О Гале он старался не вспоминать, о поступлении в институт даже противно было думать. Он чувствовал себя каким–то отверженным, опустошенным и впереди в своей жизни не видел никаких перспектив. Он был одинок. «Ну и пусть, — говорил он себе, стиснув зубы. — Если я им не нужен, то и мне на все наплевать! На фига стараться, крутить до седьмого пота? Лучше жить попроще, на пляже загорать или на рыбалку ездить!..» Одно только мучило его: что так пошло и глупо все кончилось, что никому он делом не доказал, на что способен. А мог бы. Вот доказать бы — и уйти, хлопнув дверью!..

Он ни с кем не встречался. После выпускного все одноклассники как–то сразу потерялись из виду. Одни куда–то уехали, другие с головой погрузились в зубрежку, готовясь в институт. Матери о своих неудачах Володя не говорил. Когда она приставала, отчего он такой расстроенный, то огрызался, даже грубил. Потом стыдился своей грубости, но исправить ее не умел. Он любил мать и сочувствовал ей, но по–прежнему общего языка с ней не мог найти. Поэтому он был даже рад, когда матери дали на работе путевку в дом отдыха и она хлопотливо засобиралась в дорогу.

Мать никогда не ездила в отпуск, а в последние годы, стараясь сэкономить, даже не брала его. Она и на этот раз хотела отказаться от путевки, но он уговорил ее поехать отдохнуть. И все- таки, уже решившись, она каждый день все вздыхала, рассчитывая расходы, прикидывая, что из позарез необходимого можно было бы на эти деньги купить.

В субботу она уезжала ип, собирая чемодан, ужо с утра так охала и суетилась, что наконец Володю это стало раздражать. Он взял книжку и уткнулся в нее у окна.

— Господи, хлопот–то с этой поездкой, — приложив ладонь ко лбу, озабоченно говорила мать. — И то не забыть, и это… Только больше устаешь с этим отдыхом.

— Тебе надо отдохнуть, мам, — сказал Володя, не отрываясь от книги. — Столько лет уже не отдыхала — так нельзя.

–  Надо–то надо, — вздохнула она. — Да с этими хлопотами небось похудею, а не поправлюсь там… Тебя как одного оставить? Испереживаешься там… Тебе ведь еще документы в институт подавать надо… Что это ты в последнее время расстроенный такой? — спросила она. — И на велосипеде не гоняешь…

–  Да так, — невесело усмехнулся Володя. — Бросил я это дело…

–  Ну и правильно, — сворачивая и укладывая платье в чемодан, одобрила мать. — Ничего хорошего в этих гонках нет. Так чего ты решил? В финансово — экономический подавать будешь?.. — осторожно спросила она.

–  Буду, — мрачно сказал Володя. — Какая разница…

–  Вот и хорошо, — обрадовалась мать. — Я тебе плохого не посоветую. Завтра и начинай справки собирать. Чего тянуть–то, — торопливо добавила она. — Может, пораньше оно и лучше. Заметят там скорей, глядишь, преимущества какие дадут. Значит, стремится человек, скажут…

Володя поморщился, не отрывая глаз от книги, но ничего не сказал. Закрыв чемодан, мать достала из сумочки кошелек.

— Денег–то с этой поездкой сколько уйдет! — вздохнула она. — Я тебе, сто рублей оставляю. Тридцать дяде Паше отвезешь — я у него в долг брала. Двадцать рублей за квартиру заплатишь. Пятьдесят тебе останется. Я холодильник набила, так что должно хватить… Деньги, деньги… — опять вздохнула она. — Текут как вода. Ты уж побереги их… Знаю, лишнего не истратишь, а все–таки… На отца–то твоего, вишь, какая надежда, а тебе еще в институт поступать.

— Ладно, — сказал Володя, все так же не отрывая глаз от книги, — поберегу…

Проводив мать на вокзал, он бездумно вернулся домой. В прихожей он машинально оторвал вчерашний листок на календаре, перевернул следующий. Красная цифра 12 бросилась в глаза. «Завтра гонка. Двенадцатого, в воскресенье, гонка», — вспомнил он, и на душе сделалось тоскливо и горько. Сколько времени он ждал этой гонки, сколько старался ради нее, сколько надежд связывал с ней — и вот завтра все выйдут на старт, кто–то будет азартно бороться за победу, кто- то, ликуя, первым пересечет финишную черту, а он будет здесь, в гнетущей тишине опустевшей квартиры, валяться в одиночестве, неудачник, проигравший еще до старта.

Он прошел в комнату, сел у стола. Оставленные матерью десятки веером лежали на газете. Это был вчерашний, еще не читанный номер, который он вчера принес с собой. Собирая деньги, он машинально развернул его. На последней странице в самом низу был помещен снимок гоночного велосипеда в рекламной рамочке. «Магазинами Главспортторга, — гласила реклама, — продаются за наличный и безналичный расчет велосипеды гоночные десятискоростные марки «Чемпион»… Снабжены набором комплектующих запасных частей, двумя шелковыми однотрубками… Цена 135 рублей…»

Володя отбросил газету и пошел к буфету, чтобы положить деньги. Он выдвинул ящик буфета, но помедлил, задумался, глядя на пачку денег в руках. «Еще тридцать пять рублей, и хватило бы на новенький гоночный десятискоростник». Эта мысль мелькнула и погасла, будто ее и не было. Он положил деньги, закрыл ящик и с книжкой в руках лег на диван.

Через минуту он поймал себя на том, что не читает, а лишь скользит рассеянным взглядом по строчкам. «Еще тридцать пять рублей — и новенький, работающий, как часы, гоночный велосипед. И можно показать класс в завтрашней гонке…» Это прозвучало в нем как бы помимо сознания, будто кто–то невидимый, неосязаемый бесстрастно, но с чуть заметным нажимом сообщил. «А долг? А за квартиру?.. А жить на что?..» — задал он себе вопрос. Ответа не последовало — словно тот, невидимый уже замолчал и исчез. Володя отложил книжку и прикрыл глаза. Но веки его подрагивали, губы то складывались в горькую улыбку, то твердели в какой–то внезапной решимости. Он отдавал себе отчет, что это нелепо, почти невозможно, купить новый велосипед, но мысль упрямо возвращалась к тому же: «Какие–то тридцать пять рублей… Но где взять?..»