Любовь кардинала

– И это тоже было неразумно, – сказал он, – так как стоило герцогу жизни. Прощайте, мадам.

Взглянув в его светлые глаза, отливающие каким-то зеленоватым оттенком в ярком солнечном свете, Мари вдруг поняла, что не в состоянии ответить. Он организовал убийство Бекингема, дав ей это понять сознательно – как предупреждение. Первый раз в жизни герцогиня почувствовала страх. Сев в карету, она содрогнулась, как будто ей неожиданно стало холодно.

Глава 7

– Он идет сюда, – сказал Гастон Орлеанский.

Он приказал месье де Жувру дежурить у дверей приемной королевы-матери, чтобы предупредить их о приближении короля. Мария Медичи быстро подошла к сыну и обвила его шею руками.

– Будь тверд, дорогой мой мальчик, – сказала она. – Мы знаем, чего хотим, и, клянусь Богом, мы добьемся этого от него. И прежде, чем я с ним покончу, он отдаст мне голову того негодяя!

– Буду тверд, как скала, – пообещал Гастон. Лицо его, как и лицо матери, горело мстительной решительностью. Оба они в этот момент очень походили друг на друга. Все утро парочка в который уже раз совещалась с Анной на одну и ту же тему, объединявшую эту троицу весь последний год: как заставить короля прогнать и арестовать ненавидимого ими Первого министра – кардинала Ришелье. Мария решила, что подошло время, когда Людовика можно уговорить, – так называла она свое бесцеремонное, бурное запугивание сына.

Война с Испанией и Империей завершилась мирным договором в Ратисбоне, что явилось итогом победоносной кампании Франции. Теперь в дипломатическом искусстве кардинала не было нужды – значит, его можно принести в жертву. И если король желал жить в мире с матерью, братом и Испанией, тогда он должен распрощаться со своим Первым министром. Мария сегодня пригласила к себе Людовика, чтобы предъявить этот ультиматум. Решили, что Анне лучше остаться в Лувре и не принимать участия в разговоре, так как из-за плохого отношения к ней Людовика ее присутствие на встрече может сыграть на руку Ришелье. Она, впрочем, заручилась личным заверением посла Испании Мирабеля в том, что падение Ришелье и его арест будут расценены как знак доброй воли Франции.

– Его Величество король! – провозгласил слуга, и двойные двери в приемную Марии Медичи широко распахнулись.

В сентябре Людовик сильно болел. И в то время, как он мучился в агонии от внутреннего абсцесса, его жена и мать сообща приставали к нему, почти умирающему человеку, с требованием, чтобы он прогнал своего единственного друга. Страдая от сильной боли, он настолько ослабел, что не имел сил спорить. Поэтому, чтобы только выиграть время и получить передышку, он обещал уволить Ришелье.

Выздоровев, он тут же отказался от данного им слова. Кардинал, как никогда, пользовался его благосклонностью, но страх перед матерью и ужасными сценами, которые та устраивала, заставлял короля скрывать, насколько он зависит от Ришелье. Ему удалось сохранить при себе Первого министра, избавившись благодаря этому от пугающей перспективы самому вести мирные переговоры. И он продолжал надеяться, что сумеет успокоить мать ложью и неопределенными обещаниями, пока ей не надоест вендетта против Ришелье. Напрасная надежда – и в глубине души Людовик это чувствовал. И не переставал волноваться, пока шел в ее покои. А когда вошел и встретил полный холодной злобы взгляд матери и упрямый, презрительный взгляд брата, то осознал, что борьба сейчас вспыхнет с новой силой. Все это Людовик знал заранее и тем не менее пришел, когда за ним послали, как за мальчишкой, – словно он был не мужчина и не король.

Он все еще чувствовал себя очень слабым и сильно страдал от депрессии, вызванной болезнью и сознанием собственного одиночества. Он никому не был нужен. Даже находясь на смертном одре, ему приходилось терпеть их нападки и приставания – настолько им было безразлично его состояние. Выздоровев, Людовик смолчал, но затаил в душе жестокую обиду.

Мария шагнула навстречу королю, и они холодно приветствовали друг друга. Он не мог бы вспомнить ни одного случая, когда бы мать в детстве поцеловала его или как-либо иначе проявила свою привязанность.

Гастон поцеловал Людовику руку – так небрежно, что это выглядело оскорблением. Лицо короля покраснело, и он неловко застыл на месте в окружении своих придворных, ожидая, что скажет Мария Медичи.

– Мне бы хотелось поговорить в кругу семьи: как мать с сыном или брат с братом. С разрешения Вашего Величества.

– Конечно, – устало ответил Людовик. – Господа, подождите меня снаружи. Но, Мадам, прежде, чем мы начнем, прошу вас усмирить ваше воинственное настроение. Я вижу по вашему лицу, как вы озлоблены. Вижу, как дуется Гастон. Клянусь Богом, я сыт по горло вашими сценами!

Король опустился в кресло и, окинув внимательным взглядом своих близких, уставился на собственные туфли, что делал неоднократно в минуты стресса. Мария подошла к нему. Она настолько растолстела, что пол дрожал под ее ногами. Людовик казался таким унылым и жалким, что ей не терпелось ударить его или как следует встряхнуть, чтобы привести в чувство. Еще когда он был ребенком, Марии всегда хотелось сделать ему больно, и поэтому она не прекращала шлепать и шпынять малыша при любом удобном случае.

– Ваш брат несчастен, – объявила она. – Я – тоже. Это – во-первых. С Гастоном обращаются несправедливо.

Людовик поднял голову. Глаза его потускнели от тоски и никак не обнаруживали испытываемых им чувств.

– Мой брат, герцог Орлеанский, владеет городами, поместьями, состоянием. И может делать все, что ему вздумается. Что еще я могу ему дать?

– Я хочу жениться на Мари де Гонзаго де Невер или на Маргарите Лотарингской, – заявил Гастон. – И я требую вашего разрешения на то, чтобы я сам мог сделать выбор между ними. Ранее вы силой заставили меня жениться, а теперь я хочу это сделать по своему выбору!

– И, – подхватила Мария Медичи, – у Гастона должны быть крепости, и он должен получить правление над Иль-де-Франс, Суассоном, Куасси, Шарни, Лаоном и Монтепелье.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался король. – Брачный союз с одной из двух самых желанных принцесс Европы, причем отец одной из них, в Лотарингии, меня ненавидит. И самые главные крепости в моем королевстве. Почему бы вам не потребовать мою корону, брат? Ведь на самом деле вы ее добиваетесь?

Король неожиданно вскочил с места.

– Мой ответ – нет! На оба предложения.

– Стойте! – толстые сильные пальцы Марии схватили его за рукав и не отпускали. Она пыталась быть умеренной, пыталась взывать к его разуму. А теперь потеряла голову. Ненависть к одному сыну и страстная любовь к другому вспыхнули в ней при отказе короля. И еще больше от насмешки, от вызова, который он осмелился бросить ей.

– Вы пренебрегаете просьбами Гастона, как будто он какое-то ничтожество, тогда как он – ваш наследник. И еще рассуждаете о короне Франции! Глупец, как легко было бы сорвать ее с вашей головы, если бы мы этого добивались! Вы говорите о жадности, измене Гастона – лучше подумайте о том, как он вам верен, как отверг искушение взять все, попросив вместо этого так мало. Слушайте меня! Я сказала, что первым на очереди – требования Гастона, а теперь займемся вторым. Вы изменили своему слову: Ришелье по-прежнему при должности. Я ждала. Я была терпелива… – Голос старой королевы поднялся до крика и был слышен снаружи за закрытыми дверями. – Я ждала, когда же вы выполните то, что обещали. А вы не сделали ничего! Ваш брат, я, ваша жена и сама Испания едины во мнении: вы обязаны избавиться от этого прелата! Мы требуем своего, иначе между нами мира не будет!