Любовь… любовь?
Шрифт:
Глава 4
Утро понедельника приносит с собой одну приятную неожиданность — Хэссоп не вышел на работу. Я разговаривал с Миллером у него в кабинетике, когда вдруг затрещал зуммер внутреннего телефона и загорелась кнопка — вызывает мистер Олторп. Миллер снимает трубку, нажимает на переключатель и с минуту слушает. Потом говорит:
— Нет, он еще не приходил, мистер Олторп… Да, пожалуй, он неважно выглядел в пятницу… Да, совершенно верно, сейчас иду.
Он опускает трубку на рычаг, сует блокнот в карман халата и делает шаг к двери. Почти все мы в конструкторском бюро носим халаты — просто
— Я вызову вас позже, Вик, — говорит Миллер, выходя из кабинетика.
— А что там с Хэссопом?
— Мистером Хэссопом, — поправляет меня Миллер и уходит, так и не ответив на мой вопрос.
Когда я прохожу на свое место, Джимми, работающий за соседней доской, поднимает голову.
— Куда это сегодня девалось старое Тявкало?
— Мистер Тявкало, к вашему сведению, — говорю я.
— Мистер Гораций Эдвард Хэссоп эсквайр, в просторечии Тявкало, — провозглашает Джимми. — Для некоторых — старина Хэссоп, для других — зануда.
Я, не торопясь, затачиваю новый карандаш.
— Похоже, что плохи его дела. При удаче может оказаться и воспаление легких, тогда мы не увидим его целых пол года.
— С меня хватило бы и недели, — говорит Джим. — Я благодарен судьбе и за малые радости.
Мимо проходит Конрой со свертком чертежей под мышкой. Вид у него, как всегда, страшно сосредоточенный, большая голова втянута в плечи.
— Что там с Хэссопом?
— Вроде бы грипп.
Он вздыхает и движется дальше. Конрой — один из тех, без кого, ей-богу, я тоже мог бы обойтись.
Я затачиваю карандаш так, что он становится похожим на острие стилета, затем смахиваю щёточкой пыль с доски. Все вроде бы работают, хотя и нет Хэссопа. А впрочем, Миллер и руководители групп вполне могут и сами поддержать дисциплину, да и вообще, когда сидишь, уткнувшись в чертеж, время летит быстрее. Однако стоит мне приняться за работу, как мыслями моими овладевает Ингрид, и я начинаю думать о вчерашнем вечере, я пытаюсь сосредоточиться и провести хотя бы несколько линий, но тщетно: все думаю и думаю о ней. В поле моего зрения, попадает Джимми: надо, пожалуй, рассказать ему все и посоветоваться. Да, но ведь из меня сделали посмешище, зачем же мне об этом рассказывать, тут же спохватываюсь я.
Через некоторое время появляется Миллер и вызывает к себе.
— Что бы вы сказали, если б вам предложили проехаться в город?
— Я бы не возражал, — говорю я. — Утро сегодня отнюдь не плохое для прогулки.
— Мистер Хэссоп не подходит к телефону, а мистеру Олторпу надо кое-что ему передать и надо привезти от него кое-какие бумаги. Вы знаете, где он живет?
— Где-то на Бредфордском шоссе, да?
— Совершенно верно. Сейчас я напишу вам адрес.
Он дает мне бумажку и конверт, адресованный Хэссопу, который он принес из кабинета Олторпа.
— Ну вот. Только не задерживайтесь, и не заходите по дороге пить кофе.
— Не забывайте, что я пропускаю перерыв на чай, — говорю я.
— Пошел, пошел, — говорит с улыбкой Миллер. И опускает руку в карман. — Вот вам шиллинг на автобус. Сдачу можете оставить себе.
— Боюсь, этой монетой тут не обойдешься: пенсов семь в одну сторону будет, — говорю я, выходя.
Еще не дойдя до своего стола, снимаю халат и бросаю его на табуретку.
— Отпросился
до обеда, Браун? — спрашивает Джимми тоном директора-управляющего.— Еду на свидание с Хэссопом, — говорю я. — Прошвырнуться утром для разнообразия не так уж плохо. Что-нибудь передать ему?
— Передай, что мы купим ему большущий венок, — говорит Джимми.
На улице хорошая, ясная погода, по небу совсем как весной, проплывают большие белые облака, только еще не тепло и нельзя стоять на месте, не то замерзнешь. Легкой походкой я дохожу до угла, где останавливается автобус. Ощупываю карман, чтобы убедиться в том, что не забыл конверт для Хэссопа. Надеюсь, миссис Хэссоп, или кто там еще, откроет дверь и не станет приглашать к нему наверх, а то ведь я не найдусь, что ему сказать. Вынимаю сигареты, заглядываю в коробку и вижу, что за сегодняшнее утро уже выкурил три штуки. Что-то эти дни дымлю, как заводская труба. Надо будет последить за собой, не то и до двадцати штук в день можно дойти, а это мне не по карману. Иной раз, когда я сижу без денег да еще на глаза мне попадается какая-нибудь заметка о том, что курение вызывает рак легких, начинаю думать, что надо бы бросить курить, но заставить себя никак не могу. И потом, мне нравится курить. Я сую коробку с сигаретами обратно в карман. Я решаю подождать — вот зайду на обратном пути выпить чашечку кофе, тогда и покурю.
Сажусь в автобус и тотчас снова принимаюсь думать об Ингрид. Правда, я всегда думаю об Ингрид, но обычно мне приходится думать ещё и о других вещах, а вот сейчас я могу всецело посвятить себя ей. Все-таки она девчонка первый сорт! Чем больше и ее вижу и чем больше думаю о ней, тем красивей она мне кажется. И жаловаться мне, право, не на что — надо считать, что мне уже повезло, раз я провел с ней целых три вечера. Вообще-то не три, а два, потому что вчерашний вечер не в счет. Это был настоящий, от ворот поворот. Сейчас я даже думаю, что, пожалуй, был слишком жесток по отношению к Дороти. Не скажу, чтобы она совсем уж этого не заслуживала. Она наверняка и раньше трепала языком направо и налево, и все сходило ей с рук, а вот со мной не вышло, не на того напала. Так я ей и сказал. Только ужасно это было неприятно, когда она вдруг распустила нюни. Видно, больно я ее задел. Бедная уродина. Но честное слово, из-за нее у нас с Ингрид все поломалось, еще не успев как следует склеиться. Странные существа эти женщины: готовы выцарапать друг другу глаза, но, стоит мужчине поднять палец, они мигом смыкают ряды.
Автобус мчится по торговому центру. Какой-то парень, обмотав тряпками ботинки, оформляет витрину у Гредаджера. Толстуха с могучими бицепсами, стоя на коленях, моет пол в кинотеатре «Плаца». Девчонка с точеными ножками — такие не каждый день встретишь — застыла перед кинорекламой, разглядывая фотографии кадров. Ничего, свет не клином сошелся… Пытаюсь направить свои мысли по этому пути, но не помогает. На станции пересаживаюсь на автобус, идущий в Бредфорд, я остаюсь внизу, у выхода — я ведь не знаю, где вылезать.
Заходит кондуктор, он смеется над чем-то, что сказала ему девчонка-кондукторша, и нажимает на звонок. Протягиваю ему деньги и говорю, что мне надо сойти у Провиденс-авеню.
— Остановка называется «Родильный дом», — говорит он. — Там вам и сходить.
Только после этого я замечаю, что в автобусе едут две женщины на сносях и еще три садятся, пока мы взбираемся на холм. Кондуктор подмигивает мне, получая с них плату.
— Мы тут все время бесплатных пассажиров возим, ни на одной линии такого нет, — говорит он, и я улыбаюсь.