Любовь… любовь?

— Не совсем, девонька, — сказал он. — Едва ли это можно назвать капиталом, но денег у меня хватит, чтоб спокойно прожить остаток дней.

Они еще с час поговорили о том о сем, пока Моргану не пришло в голову, что ведь она не может при нем работать. Тогда он распрощался, пообещав вскоре зайти, и ушел с неприятным чувством, что где-то в глубине Сариной души живет враждебность к нему, проявившаяся, правда, лишь в одной ее фразе. В течение последующих двух-трех недель он приезжал к ней несколько раз, возил ее за город, а однажды — в ресторан и в театр в благодарность за ее гостеприимство. И все это время он чувствовал, что между ними стоит некий барьер, сквозь который он не в силах прорваться.

Наконец он не выдержал. Теперь он уже твердо знал, чего он хочет. Он знал это еще до того, как двинулся домой, и ему достаточно было увидеть ее, чтобы утвердиться в своем решении. Она осталась для него все той же девчонкой, за которой он ухаживал много лет назад, и его чувства к ней остались теми же. Эти разведывательные бои, которые они вели на протяжении каждой встречи — удар, контрудар, — были ни к чему. Если память о том, что было тридцать лет назад, все еще жива, надо извлечь события тех лет на свет, рассмотреть их, проанализировать и поставить точку. И как к этому подступиться, он знал.

Тем не менее, когда он решил затронуть волнующую тему, это оказалось не так-то просто. Ведь она предпочла тогда другого, думал он, почему же сейчас должно быть иначе?

Сидя у ее камина, он делал вид, будто старательно прочищает трубку, а сам собирался с мыслями, чтобы начать разговор и высказать ей все. И вот с нарочитой небрежностью, как бы между прочим он сказал:

— Я купил Грейстоунский коттедж, Сара. Ты, конечно, помнишь это место. Оно нравилось нам, еще когда старик Филлипс там жил. Ну, потом там, кажется, жил его сын, а сейчас он умер — он не был женат — и дом продавали с аукциона. Я купил его вчера… сколько спросили, столько и дал…

Он ждал, как она на это откликнется, ведь он впервые упомянул об их былых отношениях. Но она смотрела в огонь, точно и не слышала его, и молчала.

— Дом в довольно плохом состоянии, — продолжал он. — Потребуется немало денег, чтобы сделать его удобным для жилья. Я тщательно его осмотрел. И думаю не только благоустроить его, но и расширить. Жить там мне улыбается, пожалуй, больше, чем где-либо еще… Не торчать же мне в отеле до конца своих дней…

Она взялась за шитье и усердно работала иглой, не глядя на него и не говоря ни слова. В голове его вдруг вспыхнула мысль, что она прекрасно знает, к чему он клонит, и только ждет, чтобы он поставил точку. Но как она это примет? Он неуверенно посмотрел на нее. Надо ли делать это сейчас — так быстро? Может быть, подождать, чтоб она попривыкла к нему? Но время уходит. Оба они уже немолоды, и тем не менее ни он, ни она не заводили разговора о том, что было самым главным для них обоих.

— Конечно, — осторожно начал он, — мне понадобится кто-то, чтоб вести хозяйство… содержать дом в порядке, готовить… — Он на секунду умолк и добавил, твердо держась намеченной линии: — Я знаю, после стольких лет это может показаться немного неожиданным, Сара, но ты же знаешь, я никого так…

Он снова умолк — на этот раз испугавшись, так как Сара вдруг вся напряглась, потом встала, глаза ее засверкали, и эта враждебность, которую он все время в ней чувствовал, выплеснулась наружу:

— Так значит, после всех этих лет ты предлагаешь мне идти к тебе в экономки, Морган Лайтли? Ну, если это у тебя на уме, так я тебе прямо скажу: не нужны мне ни ты, ни твои деньги. Можно только диву даваться, как это у тебя хватило наглости явиться сюда ко мне и считать, что я тут же соглашусь на все твои предложения. Обошлась я без твоей помощи тридцать лет назад, обойдусь и сейчас!

— Но, Сара, — начал было Морган, поднимаясь на ноги. — Ты не поняла меня…

— Прекрасно поняла, — сказала она тихим, шипящим от злости голосом, — и ничего от тебя иметь не желаю. — Она повернулась к нему спиной и снова взялась за блузку, которую шила. — А сейчас, если не возражаешь, мне надо работать.

Морган постоял с минуту, насупившись, не зная, что делать. Он просто не понимал ее, и, поскольку она вела себя так, точно его и в комнате не было, он распростился и ушел.

Возвращаясь в машине домой, он ругал себя на чем свет стоит за свою поспешность и глупость и удивлялся непостижимости женского поведения.

— Все я испортил, Томас, — признался он позже своему брату, сидя в его гостиной над бакалейной лавкой в одном из грязных закоулков Крессли. — Надо было мне выждать. Нельзя так просто взять и перешагнуть через тридцать лет. — Он задумчиво попыхивал трубкой. — И все равно понять не могу, почему она вдруг так вспылила. Она просто ненавидела меня в ту минуту, точно я причинил ей какое-то зло.

— Ты разбудил ее совесть, появившись так вдруг, — сказал Томас. — Удивляюсь я тебе, должен признаться: ну, чего ты помчался к ней, не успев вернуться домой. Ведь она тогда так с тобой поступила… Не успел ты уехать, как она кинулась к другому и вышла за него замуж. А ведь ты тогда все устроил, чтоб она приехала к тебе, как только ты наладишь там жизнь.

Морган вздохнул.

— Да, и все-таки она была замечательная девчонка, Томас, — такой она и осталась! Хорошая женщина, гордая. Вся беда в ее гордости. Если бы я мог с этой ее гордостью сладить, все было бы в порядке. Хорошая она женщина… Какой она была бы радостью для такого, как я, на закате жизни.

— На закате жизни, — фыркнул Томас. — И это говоришь ты, в твои-то годы! Сколько тебе лет — пятьдесят два, пятьдесят три? Такой славный малый, самостоятельный, и деньги у тебя водится. Нет, тебе радости в жизни не занимать. И таких, кто захочет тебе эту радость дать, найдется сколько угодно. А много радости она тебе дала? Я-то ее никогда толком не знал, но слыхал, что уж больно она взбалмошная.

Морган покачал головой и задумчиво улыбнулся.

— Мне казалось, что я знал ее, Томас, — сказал он. — Мне казалось, что я знал.

Настало рождество, а потом и Новый год — и с ним сухие колючие ветры, дувшие неделями. Потом пришел февраль с жестокими холодами и метелями — месяц, когда температура по нескольку дней не поднимались выше нуля. И вот наконец, когда уже начало казаться, что мрачная зима будет длиться вечно, земля вдруг потемнела, набухла — близилась весна. В темных зимних лесах замелькали зеленые сережки, в городских садах и скверах появились крокусы, белые, сиреневые, желтые.

Морган жил не спеша, заполняя дни встречами со старыми друзьями, возобновляя старые знакомства, а также занимаясь перестройкой Грейстоунского коттеджа по своему вкусу. Судя по всему, он намерен был жить в нем холостяком, ибо за все это время ни разу не видел Сары, хотя она всегда присутствовала в его мыслях.

Однажды солнечным воскресным утром в начале мая он, по обыкновению, явился к Томасу на воскресный обед. Жена Томаса Мег готовила в кухоньке над лавкой.

— Томас наверху, на чердаке, Морган, — сказала она ему. — Ни с того ни с сего вдруг решил разобраться в старом хламе.

Морган полез наверх и обнаружил брата, склонившегося над жестяным ящиком, в котором лежали какие-то пыльные книжки. Он постоял с минуту в дверях, наблюдая за ним. В склоненной фигуре он увидел вдруг мечтательного юношу, который много лет назад с такой алчностью читал все подряд. Но как только Томас выпрямился и обернулся — сходство исчезло.

— А, это ты, Морган, входи, входи. — Сверху из слухового окна падала полоса солнечного света, и Томас прищурил глаза за стеклами очков. — Я вот тут надумал покопаться в старом барахле.