Любовь моя Ана

Виноград продавался на улице, даже не в палатках, а в маленьких мобильных ларьках, рассыпанных тут и там у подножий супермаркетов. Большие магазины всё ещё были для меня в новинку.

Нежные ягоды покрыты белым матовым налётом, но светятся изнутри. Тяжёлые, сами отпадают от черенков. Он нёс прозрачный целлофановый пакет с виноградом в одной руке, другой – вёл меня по каменному городу. Показывал новый путь – пыльная, засыпанная песком, неасфальтированная дорога по краю растущих девятиэтажек. По другой стороне тянулась ровная линия низких гаражей. Пальцы в босоножках покрылись серой пылью.

Посреди поля, между бетонных и железных коробок из земли, росла труба. Колонка. Миллион лет она была здесь. Миллион лет я не видела ничего подобного. Провидение было на нашей стороне – посылало дары, которые мы принимали как должное.

Он зубами оторвал угол пакета и промыл виноград под холодной струёй. Вода стекала из небольшой дырки и чертила линию нашего пути, когда мы шли по песчаной насыпи. По склону холма вниз к подножию шумного города спускались бетонные ступени к станции метро «Гагаринская». Там не было памятника первому человеку, побывавшему в космосе, – только круглое лицо в скафандре улыбалось со стены платформы между прибывающими поездами. Мы сидели на каменном парапете неработающего фонтана и ели виноград. Молча, только нервно смеялись, когда лопалась упругая кожица и острые струйки сока выстреливали изо рта.

Без единого проблеска мысли я одну за одной закидывала в рот виноградины, пока они не закончились. На дне пакета скопились маленькие ягоды – изюм, чистый сахар. Рот вязало от сладости. Руки, подбородок липкие, губы окрасились фиолетовым.

Он выкинул пакет, затушил окурок и закурил новую сигарету.

– Что будем делать сегодня, Хитрован?

Хитрован. Хитрованка. Так он меня называл. Я не была хитрой. Я была обезьянкой – весёлой, задорной, с пером в ухе и в его огромной, развевающейся, как флаг, белой рубашке.

– То же, что и всегда, – отозвалась я. – Завоёвывать мир.

– Завоёвывать мир, – повторил он. – Конечно.

Но чёткого плана не было. Только прожить этот день, зажав и раздавив его в липких пальцах. Избежать неизбежного.

Я прогуливала университет, он, отныне отчисленный из академии, которую вскоре переименуют и присвоят статус «при Президенте РФ», избегал всяких прогулов. Впрочем, и раньше ходить каждый день на пары было явно не для него.

При Президенте РФ не принято держать неблагонадёжных студентов, хоть и с платного отделения. Отчислили, конечно, за дело – не за плохие оценки, а за героический поступок был принесён в жертву засаленный синий студенческий. Достаточно один раз сходить в мэрию с бумажкой в защиту нерадивого художника, как тебя мгновенно вышибают из вуза. Он был изгнан, ибо оказался для них слишком революционным, слишком безрассудным.

– Прикинь, только вышел из мэрии, ещё до метро не дошёл, звонит декан. Говорит, так и так, отчисляем тебя как неблагонадёжного студента.

– Что, серьёзно?

– Да. Вот маман обрадуется, что не надо больше им платить!

В другой раз, в другом положении мы бы искали место, где можно заняться любовью, но сейчас – только прожить этот день. Виноград был компенсаций близости. Не стоило его есть. Не стоило есть плохо промытый переспелый и слишком сладкий виноград. Не следовало дышать дымом. Не следовало, может быть, и встречаться в этот день.

Он совершенно естественно моргал глазами по очереди – правый-левый, левый-правый. Невероятно. Это была игра, и он играл в неё мастерски. Я не могла к этому привыкнуть.

– Ты моргаешь по очереди!

– Да. А твой взгляд вообще мозг выносит.

Он моргал по очереди, кормил меня виноградом, считал родинки на моём теле. Я носила его белые рубашки, которые доставали мне до колен, и ставила ему засосы на шее. Мы обещали поздравлять друг друга с днём рождения каждый год, даже если когда-нибудь расстанемся.

Его день рождения в июле, но сейчас только май. Яркое солнце испещрило асфальт тёмными пятнами неподвижных теней. В частном секторе жгли мусор. Сколько же у них мусора, чтобы жечь каждый день? И что за мусор пахнет так вкусно – летом, дачей, копчёностями? Запах усиливался по мере приближения к дому. С моего девятого этажа открывался панорамный вид на раскинувшееся до горизонта полотно деревянных домов. Серый дым заволакивал небо. Нетрезвые мужчины заволакивали ноги в трактир «Ермак» и пропадали во тьме открытой двери. «Ермак» стоял на границе жилмассива и частного сектора. Я смотрела в окно и представляла, как, если бы папа был жив, я бы спускалась с девятого этажа и шла в «Ермак» его искать. Однажды я зашла туда купить спички. Остановилась на пороге – не было ни папы, ни спичек, только, как огоньки, горели в темноте красные глаза невидимых мужчин.

– Опять шашлыки жарят, – говорю я, шумно втянув воздух.

– Ха-ха, шашлыки из котят! Хитрован, ты бы попробовала шашлык из котят? – смеётся он.

– Нет. А ты?

– Я бы лучше тебя поджарил и съел, ха-ха!

Сигаретный дым застревает в чёрных кудрях. Шашлычники едят котят. Мир ждёт, когда его завоюют. Мы ждём неизвестно чего и возвращаемся к дому, где поэт жил у своего друга Вани, когда сбегал от родителей. Рядом с зелёной скамейкой стоит зелёная урна. Тошнота подкатывает к горлу. Откуда-то изнутри меня раздаётся настойчивый стук.

– Тук-тук.

– Кто там?

– Вероятно, дьявол.

Я едва успела нагнуться к урне. Стук. Раз-два-три. Удар. Ещё один нетерпеливый прыжок. Шлепок. Фиолетовая кашица выпрыгивает и приземляется на дно урны. Вот и весь план. Вот и весь виноград.

Как будто так и должно быть, как будто изначально и был такой план – красные сигареты, красные флаги, оранжевая жара, песня про невесту, виноград, колонка, пыль, дым, скамья, урна.

* * *

«Утека-а-ай, – запел его телефон, – в подворотне нас ждёт маньяк…» [4]

Я никогда не спрашивала, кто ему звонит. Задать этот вопрос даже мысли не возникало. И так понятно – звонит, вероятно, дьявол.

О чём он мог говорить с дьяволом? О, у них было много тем для разговоров. Он читал дьяволу свои стихи, или дьявол нашёптывал ему на ухо то, что он впоследствии записывал. Я внимательно вслушивалась, но ничего не запоминала – неведомая рука стирала слова из памяти.

4

«Утекай» – «Мумий Тролль».

Вместо «пока» он неизменно заканчивал разговор фразой: «Я позвоню тебе, гудбай!» Этому научился, вероятно, тоже у дьявола. На самом деле это фраза из песни. Такой старой и волшебной, что почти от дьявола.

– Я позвоню тебе, гудбай! – Он спрятал телефон в карман и посмотрел на меня с высоты своего роста. – Пойдём, я тебе кое-что покажу.

Мы искали своё место на районе, чтобы всё было рядом – его и мой дом, наш лицей, супермаркет «Холлидей классик» и «Нью-Йорк пицца» – довольно паршивая забегаловка неподалёку от школы, но зато там можно было сидеть часами, ничего не заказывая.