'Любовь моя безгрешна'

На всех уроках присутствовала мать девочек, Екатерина Афанасьевна, единокровная сестра поэта, одетая всегда в черное - знак глубокого траура по умершему в 1797 г. мужу, неулыбчивая, строгая, вечно обремененная нелегкими хозяйственными заботами. Нередко она жестоко ругала дочерей, особенно доставалось Маше, тихой и чувствительной, на глазах у которой тут же появлялись слезы; бойкая и жизнерадостная Саша воспринимала брань матери более спокойно. Жуковский с жаром заступался за сестер, убеждая Екатерину Афанасьевну в том, что материнская любовь проявляется в поддержке и сочувствии, а она вызывает у детей слезы, страх и неверие в собственные силы.

Сестры подрастали, и обе были по-детски влюблены в своего доброго и веселого учителя. Любовь же Жуковского к Маше крепла, но он до поры скрывал это чувство, справедливо полагая, что Екатерина Афанасьевна станет трудно преодолимой преградой его счастью. Складывалась странная, но весьма знакомая по романам сентиментализма ситуация: юная ученица влюбляется в своего учителя, бедного и незнатного. Кто возьмется определить, что здесь первично, а что - вторично? То ли Маша полюбила талантливого и доброго учителя Жуковского, а потом в литературе нашла подобные примеры, подтверждающие ее "естественное право" выбирать по сердцу, а не по положению, то ли, прочитав Руссо, невольно "спроецировала" литературный сюжет на собственные чувства?

А тем временем Жуковский не только с огромным удовольствием учительствует и всё больше убеждается в том, что преподавание - дело его жизни, но и становится редактором "Вестника Европы", т.к. редактировавший его ранее Карамзин полностью переключился на работу над "Историей государства Российского". (Отмечу в скобках любопытную деталь: Карамзин и Жуковский были свойственниками, т.е. Карамзин в первом браке был женат на младшей сестре мужа Екатерины Афанасьевны Протасовой; первая жена историографа скончалась совсем молодой, оставив грудную дочь Софью, а второй раз Карамзин женился на единокровной "незаконнорожденной" сестре Петра Андреевича Вяземского - Екатерине Колывановой.) В 1808 г. Жуковский публикует в "Вестнике Европы" свободный перевод Бюргеровой "Леноры", назвав свою балладу "Людмила". И без того популярный к тому времени поэт становится по-настоящему знаменитым, положив начало так называемому "мрачному романтизму" в русской литературе. Три года он хранит в тайниках своей души глубокую любовь к юной ученице (а Маше уже 15 лет), счастливый уже ее восторженной привязанностью, ее искренним смехом, ее сияющими благодарностью глазами, всё еще не решаясь открыть сердце матери своей избранницы, да и ей самой тоже. Однако конфликт "Людмилы" - недосягаемость любви земной и возможность любви "за могилой" - подсказывает, что интуитивно поэт как бы предчувствует свою собственную судьбу: слова о предложении руки и сердца еще не произнесены, но результат их уже как будто известен. И действительно, когда наконец в 1808 г. Жуковский посватался к Маше, то Екатерина Афанасьевна ответила решительным отказом. Поначалу ей это чувство казалось всего лишь "минутным увлечением", не более чем данью моде на романтизм. Иронизируя, она писала своей старшей сестре: "Тут Василий Андреевич сделался поэтом, уже несколько известным в свете. Надобно было ему влюбиться, чтобы было кого воспевать в своих стихотворениях. Жребий пал на мою бедную Машу".

Жуковский тяжело переживал этот первый отказ, но отнюдь не отчаивался: во-первых, Маша, безусловно, отвечала ему взаимностью, а во-вторых, она была еще так молода, впереди еще, казалось, столько времени; они оба надеялись, что Екатерина Афанасьевна, по размышлении здравом, убедившись в их преданной и возвышенной любви и желая - вне всякого сомнения подлинного счастья своей дочери, изменит свое решение и в конце концов согласится отдать Машу за Жуковского. Тот же пока оставался в доме учителем, обещая своей сестре относиться к Маше "по-братски".

Дела всё чаще звали Жуковского в Москву и Петербург, всё реже появлялся он в своем двухэтажном домике в Белёве. В эти годы Жуковский напряженно размышлял о своем будущем: какое поприще избрать, на чем остановить свой выбор, где он сможет принести большую пользу Отечеству: литература или педагогика? Вокруг него постепенно собирался круг литераторов: те, с которыми он учился еще в Благородном пансионе - Алексей Мерзляков, Александр Воейков, Дмитрий Дашков, и те, с кем он познакомился и близко сошелся в Москве - Василий Львович Пушкин, Константин Батюшков, Петр Вяземский и в Петербурге - Иван Андреевич Крылов и Гавриил Романович Державин. Все эти поэты очень высоко ценили вдохновенный дар Жуковского, и, казалось, сама судьба делает за него выбор...

Тем временем Мария Григорьевна Бунина и Елезавета Дементьевна, сложившись, купили Жуковскому небольшую деревеньку Холх в окрестностях Белёва с 17-ю крепостными - как раз напротив того места, где поэт построил (и вновь по собственному проекту) дом для Маши, надеясь, что он со временем станет ее "дворянским гнездом".

Но всего лишь через год, в 1811 году, на 82-м году жизни умерла Мария Григорьевна, и - словно торопясь за своей благодетельницей и старшей любезной подругой - ровно через 12 дней отошла в мир иной и родная мать Жуковского, Елизавета Дементьевна - турчанка Сальха. Умерла на руках единственного сына, приехав навестить его в Москве. Василий Андреевич похорил ее на Девичьем поле, глубоко потрясенный этой утратой, сожалея слишком поздно о том, что совсем мало виделся с нею и практически не знал ее. А Екатерина Афанасьевна, переживая смерть матери, Марии Григорьевны, еще более замкнулась в себе, погрузившись в еще большую печаль: и по давно умершему мужу, и по недавно скончавшейся матери. Нечего было и думать о том, чтобы в это время вновь обратиться к ней с предложением отдать в жены Машу. Они по-прежнему любили, боготворили друг друга и по-прежнему не имели возможности соединить свои сердца под брачным венцом...

5.

Через год Наполеон форсировал Неман, и его войска бодрым маршем двинулись в глубь России, практически не встречая сопротивления в первые недели войны. Александр I срочно поменял главнокомандующего, назначив на место холодного и необщительного Барклая-де-Толли фельдмаршала Кутузова любимца армии. По всей стране шло формирование партизанских отрядов и народного ополчения. В рядах московских добровольцев - Вяземский, Грибоедов, Лажечников, Жуковский. Василий Андреевич зачислен поручиком 1-го пехотного полка Московского ополчения. Он принимал участие в Бородинской битве и в сражении под Красным; работал в походной типографии своего друга и однокашника, профессора Дерптского университета Андрея Кайсарова; составлял деловые бумаги для самого Кутузова, за что тот прозвал поэта "златоустом"; провел месяц в Орле, куда был направлен закупить лошадей и продовольствие для русской армии, а также договориться о размещении тысячи раненых солдат и офицеров и где увиделся с Екатериной Афанасьевной, с Сашей и со своей любимой Машенькой... Когда, несколькими неделями позже, он завершит "Певца во стане русских воинов", тут же распространившегося по всей России, там будут и такие строки:

Она на бранных знаменах,

Она в пылу сраженья;

И в шуме стана, и в мечтах

Веселых сновиденья.

Отведай, враг, исторгнуть щит,

Рукою данный милой;

Святой обет на нем горит:

"Твоя и за могилой!".

Эти слова обращены к той единственной, которая вдохновила его на подвиг и чью земную жизнь он защищал от смертельной опасности. А последняя строка - их с Машей тайный девиз.

В декабре Жуковский заразился тифом, в беспамятстве - между жизнью и смертью - провел месяц в госпитале в Вильно. Русская армия двигалась дальше на Запад, Вяземский и Александр Тургенев сбились с ног, разыскивая по всем полкам пропавшего Жуковского. Маша, проводившая бессонные ночи у постелей раненых, не находила себе места от волнения за любимого, не получая от него писем... Жуковский, выздоровев, узнал, что ему присвоено звание штабс-капитана и он награжден боевым орденом Святой Анны 2-й степени. По болезни он получил бессрочный отпуск и в январе 1813 г. приехал в Муратово, родовое именье своей названой матери, с твердым намереньем добиться во что бы то ни стало разрешения Екатерины Афанасьевны на брак с Машей. Шел восьмой год его неугасимой любви.

6.

Но Екатерина Афанасьевна ни на шаг не отступила от своих принципов. Свой отказ она мотивировала тем, что Мария Протасова, ее дочь, и Василий Жуковский, ее брат, были близкими родственниками. Это отчасти правда. Но только отчасти. Во-первых, кровными родственниками они были только по отцу; во-вторых, подобные браки, например между двоюродными братьями и сестрами, в дворянских семьях не были редкостью; и в-третьих, они были родными что называется de-facto, a de jure, по бумагам, они были абсолютно чужими: отцом Василия Андреевича записан дворянин Киевской губернии Андрей Жуковский, а вовсе не его родной - Афанасий Иванович Бунин. Екатерина Афанасьевна писала Жуковскому: "Тебе закон христианский кажется предрассудком, а я чту установления церкви".

К кому только ни обращался Жуковский за помощью! Все были на его стороне, убедить Екатерину Афанасьевну поменять свое решение и дать разрешение на брак пытались ее племянница Авдотья Петровна Киреевская, соседи по поместью Плещеевы, брат покойного мужа Павел Иванович Протасов, сенатор Иван Владимирович Лопухин, орловский архиерей Досифей и даже петербургский архимандрит Филарет. Как мы видим, даже высшие представители церкви были не против этого брака и готовы были обвенчать Жуковского и Машу Протасову. Однако Екатерина Афанасьевна неколебимо стояла на своем: "Голову поэта мудрено охладить, он уже так привык мечтать; да и в законе христианском всё, что против его выгоды, то кажется ему предрассудком. Следовательно, он сочиняет его таким, какой для его удовольствия нужен; а я для них никогда не предпочту временного вечному". И два года спустя она ни на йоту не изменила своей позиции, придерживаясь, по выражению Василия Андреевича, "какого-то жестокого фанатизма": "Я говорила с умными и знающими закон священниками; никто не уничтожил нашего родства с ним. Родство наше признано церковью. Ни один священник венчать не станет сына моего отца с моей дочерью. Ежели Василий Андреевич подкупит попа, или каким-нибудь другим образом согласятся их обвенчать, то таинством ли это будет? Скажите, как я позволю брак сей?.. Вы говорите, что дело идет о счастии, а может быть о спасении жизни, в таком случае можно предрассудок оставить. В этом я с вами согласна. Но неужели вы называете предрассудком повеление моей церкви, которой главою есть Христос, в которой я воспитана? И так вы думаете, что я должна переменить закон в удовлетворение страсти Василия Андреевича?" Что же двигало в действительности нежелением Екатерины Афанасьевны дать благословение на брак? Понятно, что соображения христианских законов для нее не более чем повод в отказе (ведь даже архимандрит Филарет подтверждает возможность совершения таинства бракосочетания!). Наверное, ее с самого начала возмутила "наглость" младшего незаконорожденного ("плод греха") брата, посмевшего просить руки ее законорожденной дочери. Она помнила его маленьким(когда он родился, ей было 10 лет), весело бегавшим по просторным залам барского дома - ее родового гнезда, воспитывавшимся, как ей казалось, из жалости, а ведь мать его была всего лишь крепостной, да еще иноземкой! И его должны были записать в крепостное состояние, а вот благородство ее родителей, Марии Григорьевны и Афанасия Ивановича Буниных, сделало его и дворянином (пусть формально, de jure), и учеником Московского Университетского Благородного пансиона (мыслимое ли дело для крепостного!), и даже рантье (10 000 руб., выделенных Марией Григорьевной из наследства дочерей). И вот вместо вечной благодарности за все благодеяния, вместо смиренного уничижения перед барской снисходительностью он имеет наглость требовать руки ее любимой дочери. Нет, нет и нет!

В связи со всеми этими хлопотами, да и просто отдохнуть от суетной петербургской жизни, к Жуковскому приехал его старинный друг, однокашник и стихотворец Александр Воейков. Увидел прелестную 18-летнюю Сашу Протасову, которую Василий Андреевич в стихах назвал "гением чистой красоты" (потом, спустя десятилетие, Пушкин использует эту метафору применительно к Анне Керн, чем и обессмертит ее), влюбился без памяти и тут же сделал предложение. Екатерина Афанасьевна дала свое согласие на брак. Но свадьба откладывалась, так как у невесты не было приданого, и тогда Жуковский продал свою деревеньку Холх и вырученные деньги отдал на приданое своей бывшей ученице. А в качестве свадебного подарка Василий Андреевич создал балладу "Светлана" - одно из самых светлых своих произведений. И в 1813 г. многих новорожденных дворяночек чувствительные мамы нарекли этим именем, подобно тому, как 15-ю годами раньше называли Лизами - в честь Карамзинской "Бедной Лизы".