Любовь моя
Шрифт:
— …И все же, почему ты пишешь? Тебе в книгах комфортнее, чем в жизни, вот и собираешь в них «и жизнь, и слезы, и любовь»? Это попытка разобраться в себе и укрыться в литературе как в некоем убежище? — спросила Инна.
— Я в себе разобралась еще в детдоме. Мне было шесть лет, когда я осознала, что у меня нет родителей, и в своей жизни я должна буду надеяться только на себя. И это многое определило во мне.
— Ого!
— Человек не всегда знает, почему он что-то делает, почему поступает так, а не иначе. Это часто связано с внутренним ощущением потребности. «Я должна это сделать, иначе буду чувствовать дискомфорт». В последнее время писательство
«О Лене можно сказать, что она слишком смелая, чтобы жить долго и богато. Парадокс», — подумала Инна.
— Такие писатели как ты не дадут утонуть огромному материку под названием «советская… российская литература».
— Считаешь, что я вписала в нее свою скромную строку? Отдаю должное твоему оптимизму на мой счет.
— Писательство для меня — особый таинственный универсум, священнодействие полное загадок и будоражащей мистики. Это же чудо, уметь свой внутренний голос, свое эго превращать в прекрасные произведения! Для меня это заоблачные высоты совершенства. Это как существование в пятом измерении! — восхищенно воскликнула Инна.
— Таковыми для меня являются композиторы и музыканты. Небожители! — улыбнулась Лена и благодарно обняла подругу. — Меня потрясает музыка, рожденная любовью. Бывают ли в жизни более счастливые моменты?!
Сама я в изучении наследия народного творчества с помощью балалайки дальше «Светит месяц» и «Во поле березка стояла» не продвинулась. Я замечаю, когда фальшивят другие, но себя не слышу. Видно музыкальный слух у меня отсутствует напрочь, — добавила она самокритично. — А внутренняя культура моих стариков выражалась в песнях. Редкий вечер обходился без них. Я еще застала то их грустно-прекрасное время.
— Мама так и не узнала о том, кем ты стала?
— Нет. Я хотела сначала получить документальное подтверждение. Не успела я привезти и показать ей билет члена Союза писателей. Она на два месяца раньше ушла. Я много чего не успела в своей жизни…
33
Инна оглянулась на спящих подруг и тихо спросила у Лены:
— Спишь? Ты все время куда-то мыслями улетаешь и пропадаешь с моего горизонта. Наблюдаю наличие отсутствия в присутствии… Ты мне все о Рите и ее творчестве толковала, а я о твоих книгах хотела больше услышать.
Лена открыла глаза, но ее мысли получили неожиданное для Инны направление. Она заговорила тихо и печально.
— Я уже отдала книгу в типографию, когда заглянув в компьютер в поисках забытой фамилии, обнаружила в одном рассказе отсутствие ключевой фразы. Меня это удивило и испугало. Припомнила еще один интересный момент. И тоже не нашла его в тексте. Верхом неожиданности для меня стала пропажа целого рассказа. Мне чуть дурно не сделалось. Сижу, ничего не соображаю, точно меня кувалдой мозги вышибли.
— Раньше ты говорила: пыльным мешком из-за угла, — еще не вникнув в драматическую суть происшедшего с подругой, засмеялась Инна.
— И такая усталость на меня навалилась, что упала я на диван и часа три лежала неподвижно. Ни одна мысль не посетила меня за это время. Когда пришла в себя, поняла, что с моим стареньким, еще из первых выпусков компьютером что-то случилось, и он стирал всё, что я писала за последний год. Он глотал информацию,
и она пропадала в ненасытной утробе его гигабайтов памяти. Весь мой редакторский труд пошел насмарку. Он погиб безвозвратно. Произведение безнадежно испорчено!— Гоголь сам сжигал свои рукописи, а у тебя компьютер съедал текст. Помогал расправиться?..
Инна никак «не врубалась» в трагедию подруги.
— Ты не знаешь, что такое тщательная проработка материала. Целый год я занималась тем, что старательно вылизывала, подправляла, причесывала текст. Безжалостно и бестрепетно — ой, вру! — отсекала большие куски и вымарывала отдельные фразы, вычищая лишнее. Страницами вычеркивала затянутые места, чтобы они не размывали текст, чтобы суть произведения не расплывалась Сокращать свой текст — это как резать по живому без наркоза, как от сердца отрывать что-то родное. Это же не удалять отдельные профессиональные или сленговые словечки или убирать неудачные, устаревшие выражения. Я стилистически филигранно оттачивала каждую фразу. Тут не только «шурупить» мозгами, но и с собой бороться приходилось. А потом еще надо было стыковать «урезанные» куски. Но обширность материала позволяла и требовала. И я, с большим трудом, но пересиливала себя.
— У тебя не затянутость, не длинноты, а замедленный платоновский темп, — позитивно, но шутливо оценила Инна пространные рассуждения в книге подруги.
— Я работала то с грустью, то почти с детским восторгом и удовольствием. Правда, я очень быстро уставала, и тогда уже «не видела» и не чувствовала текста, поэтому дело продвигалось медленно. Но я укрепляла себя привычными с детства словами: «Выдержу! Добьюсь».
— Ты перелопатила ворохи страниц! Понимаю, каждая строчка образовывалась путем проб, ошибок и находок. Знаменитый Ге говорил, что художник не должен жалеть своих трудов, иначе он ничего хорошего не сделает. А кто-то из великих критиков сказал: «Неважно, что ты вставляешь в текст, важно, что ты выбрасываешь из него», — сказала Инна.
Возможно, она только что это сама придумала, чтобы расслабить напряжение подруги.
— Говорить легко, да противостоять себе трудно. Первое время у меня рука не поднималась свой текст резать и переделывать. Но потом поняла: иначе нельзя, я излишне подробна, — усмехнулась Лена. –…А в результате какого-то сбоя в программе компьютера, вместо отшлифованного текста типография получила на руки абсолютно сырой вариант книги. Понимаешь, он как недоношенный ребенок. Осознав это, я испытала жутчайший стресс.
В те долгие месяцы после «открытия» мне было так плохо, что казалось, будто снова вернулась проклятая болезнь. Мучала жуткая депрессия. Контролировать эмоции не всегда получалось, особенно, если я дома одна. Временами белугой ревела, заходясь от рыданий.
— Так тоскливо воет на луну, потерявшая детенышей волчица. Я один раз слышала. Мороз до самых потрохов пробрал. Я тогда долго в себя не могла прийти. Какая-то непереносимая боль была в душе и вселенский страх…
Мать честная! Полный «абзац»! Невольно поверишь, что твоя жизнь — сплошной отрицательный сенсационный таблоид.
Инне наконец-то дошел смысл Лениной жалобы.
— И опять со мной случилось так, как не бывает ни с каким нормальным человеком.
— Может, ты напрасно расстраиваешься, и твои тексты были не так уж плохи и без шлифовки? Это ты своим чутким нутром…
— Что ты говоришь! Книга — не сценарий к спектаклю. Издал — и всё, ничего не вычеркнешь и не вставишь. Нет права на ошибку. Представь себе: веду я линию рассказа, достигаю его кульминации, закрепляю ее… И вдруг именно этот кусок пропадает. И тогда отсутствует накал темы, чувствуется ее незавершенность, рассказ кажется бледным, вялым, неубедительным.