Любовь на коротком поводке

Марк лежит в постели такой легкий, как будто он — кучка сухих веток. Его волосы, подросшие со времен той жуткой прически, как в концлагере, которую он в последнее время предпочитал, кажутся редкими и спутанными, как у цыпленка. За те несколько недель после нашей последней встречи он изменился неузнаваемо.

Я останавливаю коляску у кровати и тут замечаю двух молодых людей, сидящих вдвоем в одном виниловом кресле с противоположной стороны кровати. Двое кудрявых юношей, одетых в одинаковые серые рубашки, на которых написано «Бобровое каноэ», и в черных брюках, на которых не написано ни слова.

Ни слова не говорят и молодые люди, сидящие практически на коленях друг у друга, сплетясь руками на манер сиамских близнецов. Они неотрывно смотрят на Марка, как будто ждут от него какого-то важного высказывания, как от оракула. Меня они встретили мимолетной улыбкой, как подругу их общего друга.

— Марк? — Я наклоняюсь к нему и говорю осторожным шепотом.

Он с трудом отрывает голову от подушки, плечи выдаются вперед, как костлявые крылья. Он пытается разглядеть меня, щурится, затем хмурится.

— Кто ты такая? — спрашивает он недовольно. — Ты в инвалидной коляске. Нет, не говори мне… Дебора Керр после того, как она посмотрела на Эмпайр Стейт Билдинг с середины улицы. — И он хрипло смеется своей собственной шутке, молодые люди присоединяются к его смеху.

Господи! Может быть, все дело в лекарствах? Или…

Но теперь он с еще большим трудом грозит мне пальцем и подзывает поближе.

— Ты в порядке? — выдыхает он, когда я наклоняюсь к его лицу. От него слегка пахнет лекарствами.

— Конечно, — отвечаю я, тронутая его заботой. — Это о тебе мы должны…

— Потому что, — хрипит он, — если тебе что-нибудь нужно, дай знать. Понимаешь, мир поделен на сегменты, как апельсин. А поскольку земной шар постоянно вращается на своей оси, то если ты пошлешь заказное письмо, оно попадет к адресату до того, как ты его отправишь.

Тут дело не только в медикаментах, тупо думаю я. Марк потерял разум, а Тед ничего мне не сказал! Я бросаю вопросительный взгляд на двух юношей в кресле. Оба кивают и удовлетворенно смотрят на Марка, как будто он только что сделал необыкновенно умное замечание. Так что, возможно, сумасшедшая здесь я. Что, кстати, предпочтительнее.

— Ох, Марк! — Я не могу справиться с собой, закрываю лицо руками и начинаю бессвязно и тихо бормотать: — Мне так жаль, так жаль!

Жаль? Я говорю это так, будто сама в чем-то виновата. Но в чем? Тут дело вовсе не в том, кто кого бросил десятки лет назад, и даже не в том, кто упал, а кто — подтолкнул.

С технической точки зрения, пожалуй, именно я ушла первой. Но именно Марк из чувства вины хотел, чтобы его бросили. Так или иначе, когда я ушла, я вырвалась из наших отношений с прытью камикадзе и попала прямиком в объятия кого-то, кто, по моему разумению, был полной противоположностью Марка. Он таким и был, этот кто-то, только и всего.

Если бы я тогда вернулась к Марку, смогла бы я предотвратить то, что случилось позже? Не по этой ли причине я сегодня пытаюсь чувствовать себя виноватой? Марк, вернее, то, что от него осталось, снова засыпает. А я сижу в коляске, уставившись на впалую маску смерти, бывшую когда-то его лицом, и размышляю, впервые за долгое время, не могли ли отношения между нами сложиться иначе.

Милостивый Боже, не успела я сбежать в Ванкувер со своим новым дружком, как мне захотелось от него избавиться. Но я держалась, задумав устроить свою жизнь без Марка. Мой дружок был тоже настроен решительно, заявив мне, что, если я попробую его бросить, он меня убьет. Что изначально мне даже льстило, вплоть до того дня, когда я все же решила уехать.

Он застал меня за сбором вещей и пинком отправил мой чемодан через комнату. Это был крепкий чемодан, который родители подарили мне, когда я окончила школу, способный выдержать трудности пути по бездорожью. Но при соприкосновении со стеной он лопнул.

Я помню, как стояла, изумленно глядя на свою одежду, торчащую из чемодана подобно чьим-то внутренностям. Мой — в перспективе — бывший дружок тоже таращился на него. Затем он вспомнил про свою миссию и повернулся ко мне с почти извиняющимся видом. Он должен был выполнить свое обещание.

На самом деле, он недостаточно хорошо ко мне относился, чтобы убить меня или даже попытаться это сделать.

Все, что он хотел, это спустить меня с лестницы и бросить мне вслед то, что осталось от моего чемодана. К тому времени, как я сумела подняться и вытащить мой истерзанный чемодан на улицу, я почувствовала, что на щеке наливается фингал, а голова моя гудела, как пожарный колокол.

Я доехала на такси до дешевой гостиницы, сняла номер, заперла на все замки дверь своей комнаты и сразу же позвонила по междугороднему телефону Марку, чтобы попросить его на следующий день встретить самолет из Ванкувера. К моей радости, он немного удивился, но отреагировал положительно.

Воодушевленная его реакцией, я придумывала варианты воссоединения не только во время полета, но и когда стояла в ожидании своего растерзанного багажа. Затем что-то заставило меня обернуться и сообразить, что ко мне направляется красивый молодой человек и заключает меня в свои объятия.

— Уиппет! — сказал Марк. — Ты выглядишь ужасно. Но все равно мне приятно тебя видеть.

Разумеется, мы не видели друг друга несколько месяцев. И теперь здесь, в аэропорту, я смотрела на него, как на незнакомца. Милый мальчик, с которым я встречалась, молодой человек, за которого я вышла замуж, неверный муж, которого я бросила буквально за несколько минут до того, как он бросил бы меня… ничего этого больше не существовало. Передо мной стоял тепло улыбающийся гей, один из тех, про которых женщины говорят: «Такое добро пропадает!»

Мне казалось — я хорошо помню, что подумала об этом, высвобождаясь из его объятий — что Марк умер. По крайней мере, тот Марк, которого знала я, был мертв.

И сегодня, сидя у его постели, которая вполне может стать для него смертным одром, я точно знаю, что я ничего не могу сделать, равно как и не могла ничего сделать в прошлом. Марку просто суждено быть одним из тех, кто умирает дважды. Однажды — в тот день в аэропорту. И снова — в любой день, в любую неделю, в любой месяц… Только теперь на месте красивого незнакомца лежит кучка высохших костей. Тогда почему, пройдя через все эти смерти, возрождения и трансформации, я сама остаюсь все тем же человеком, все еще цепляюсь за свою роль его студенческой подружки?

* * *

— Не плачьте.

Двое одинаковых юношей провожают меня и мою инвалидную коляску до лифта и по очереди произносят слова утешения, переплетенные друг с другом, как в симбиозе.

— На самом деле, сегодня один из его хороших дней.

— Некоторым из наших друзей было значительно хуже.

— Мы уже потеряли, наверное, около тридцати человек…

— Больше. Скорее, пятидесяти…

— …из числа наших ближайших друзей за последние несколько лет, так что…