Любовь на полях гнева

Возле ворот, ведущих в аллею парка, я встретился с одним виноторговцем из Ольнуа, которого я знал. Остановив его, я спросил, дома ли его семья.

– Нет, господин виконт, – отвечал он, с удивлением глядя на меня, – она уже несколько недель тому назад уехала, после того, как короля уговорили вернуться в Париж.

– А как ваш барон?

– Он тоже уехал.

– В Париж?

Виноторговец, почтенный буржуа, не смог удержаться от улыбки:

– Думаю, что нет. Впрочем, вы сами лучше знаете. Если я скажу «Турин», то это будет, пожалуй, ближе к истине.

– Я был очень болен и ничего не слыхал.

– Вам нужно бы переехать в Кагор, – с грубоватым доброжелательством посоветовал он. – Большинство дворян там, если не уехало еще дальше. Это гораздо безопаснее, чем оставаться в деревне. Если б мой отец был жив…

Не окончив фразы, он только пожал плечами, поклонился мне и продолжил свой путь. Несмотря на его слова, видно было, что произошедшие перемены ему по душе, хотя он и считал нужным из вежливости скрывать свое удовольствие.

Я же направился к дому, чувствуя себя еще более одиноким. Высокий каменный замок с башней и голубятней, полускрытый редкой еще листвой, смягчавшей его очертания, был пуст и безлюден. Казалось, он тоже чувствовал себя одиноким и жаловался мне на тяжелые времена, которые пришлось нам переживать. Лишившись отца Бенедикта, я лишился единственного собеседника, и притом, как раз в такой момент, когда с возвращением сил явилось особенное желание поделиться с кем-нибудь своими планами.

Мрачные мысли одолевали меня, пока я шел по широкой аллее к дому. Вот почему я чрезвычайно обрадовался, увидав около подъезда чью-то привязанную лошадь. К седлу были приторочены кобуры, подпруга была распущена.

Войдя в вестибюль, я застал там Андрэ. К моему изумлению, старик вместо того, чтобы сообщить мне, кто приехал, повернулся ко мне спиной, продолжая стирать пыль со стола.

– Кто это здесь? – строго спросил я.

– Никого тут нет, – последовал ответ.

– Как никого? Чья же это лошадь?

– Кузнеца.

– Какого кузнеца? Бютона?

– Да, Бютона.

– Но где же он сам и что он тут делает?

– Он там, где должен быть, то есть в конюшне, – угрюмо отвечал старик. – Держу пари, что это первое хорошее дело, что он делает в течение уже многих дней.

– Он подковывает лошадь?

– А что же ему, обедать что ли с вами? – ответил вопросом на вопрос рассерженный слуга.

Я не обращал внимания на его воркотню и направился к конюшне.

Издали уже было слышно, как пыхтели мехи. Зайдя за угол, я увидел Бютона, работавшего в кузнице вместе с двумя молодцами.

На нем была рубашка, схваченная кожаным поясом. Своими обнаженными по локоть, закоптелыми руками он напомнил мне прежнего Бютона, каким я знал его шесть месяцев назад. Возле кузницы лежало тщательно свернутое верхнее платье – голубой камзол с красными нашивками, длинный голубой жилет и шляпа с громадной трехцветной кокардой.

Опустив ногу лошади, которую он ковал, Бютон выпрямился и поклонился мне. Во взгляде его было какое-то новое выражение, не то он просил о помощи, не то бросал мне вызов.

– Ого! – сказал я, пристально глядя на него. – Слишком большая честь для меня, капитан. Лошадь, подкованная членом комитета!

– Разве вы можете на что-нибудь пожаловаться? – спросил он, краснея под густым слоем сажи, покрывшей его лицо.

– Я? Нет, мне не на что жаловаться! Я только ошеломлен выпавшей мне честью!

– Я здесь бываю и подковываю лошадей раз в месяц. И, вероятно, вы не можете пожаловаться на то, что лошади от этого страдают.

– Нет, но…

– Разве пострадал ваш дом? Сгорел ли у вас хоть один стог сена, пропал ли хоть один жеребенок с выгона, хоть одно яйцо с голубятни?

– Нет.

Бютон мрачно кивнул головой.

– Итак, если вам не на что жаловаться, то, быть может, вы позволите мне сначала закончить свою работу? Потом я передам вам одно поручение, которое было мне дано. Но я должен сделать это с глазу на глаз, а не в кузнице…

– Конечно, кузница не место для секретов, – насмешливо промолвил я, собираясь уходить. – Хорошо, приходите ко мне на террасу, когда кончите работу.

Через час он явился ко мне. В своем новом камзоле и со шпагой на боку он был чрезвычайно неуклюж. Оказалось, что он привез с собою назначение меня подполковником Национальной гвардии нашей провинции.

– Это назначение было дано вам по моей просьбе, – сказал он с нескрываемой гордостью. – Были люди, находившие, что вы не особенно ладно вели себя во время беспорядков, но я их перекричал. Я заявил решительно: никого другого подполковником!

А они не могут обойтись без меня.

Каково было положение! Ощущение его нелепости столкнулось в моей душе с чувством унижения! Шесть месяцев назад я в ярости изорвал бы этот клочок бумаги, бросил бы ему в лицо и палками прогнал бы его прочь. Но много воды утекло с тех пор, и мне только хотелось смеяться, но я подавил это желание. Отчасти из осторожности, отчасти из добрых побуждений: я ценил чувство привязанности ко мне Бютона даже в изменившихся обстоятельствах и ненормальном положении вещей. Внутренне задыхаясь от смеха, я, тем не менее, с серьезным видом поблагодарил его и заявил, что сам дам письменный ответ комитету.

Он все не уходил, мялся, переступая с одной огромной ноги на другую. С напускной вежливостью я ждал, что он еще скажет.

– Я хочу сказать вам и другую новость, – начал он наконец. – Отец Бенедикт уехал из Со.

– Да?

– Да. Он хороший человек. Лучше сказать, он был хорошим человеком. Но он рискует нажить себе неприятности; вы сами хорошо бы сделали, если бы предупредили его об этом.

– А вы разве знаете, где он теперь?

– Догадываюсь, – отвечал Бютон. – Там же, где и другие. Эти монахи-капуцины недаром шныряют по всей округе. Когда вороны летят домой, быть буре. А мне бы не хотелось, чтобы отец Бенедикт попал в нее.

– Я не имею никакого представления о том, где он теперь, – сказал я холодно. – Не понимаю и того, о чем вы говорите. Кузнец переменил тон и стал говорить довольно резко и грубо:

– Он уехал в Ним.

– В Ним? – воскликнул я с удивлением. – Почему вы это знаете?

– Знаю. Знаю и то, что там затевается. Знаю и многое другое. Но на этот раз ни Сент-Алэ, ни все их драгуны – да, да, они все там – не вырвутся от нас. Мы сломаем им шеи. Да, господин виконт, не делайте ошибки, – продолжал он, глядя на меня налившимися кровью глазами, – не якшайтесь ни с кем из них. Народ – это теперь мы! Горе человеку, который вздумает стать ему поперек дороги!