Глава 1 Отец и дочь

Февраль

Дочь… Дочечка… Доченька…

У Вас будет девочка. Или у Вас родилась дочь. Или вес Вашей малышки составляет всего лишь два килограмма и несколько незначительных для тебя, но крайне важных для крошки, граммов… Как котенок, крохотный детеныш, молокососущее живое существо. Да как угодно!

Господи! Это ведь все случилось с нами вчера! Нет! Позавчера! А может быть сегодня? Казалось бы, вот только несколько несчастных дней назад запыхавшийся молодой врач городского родильного центра, стягивая с лица операционную маску и вытирая пот с чересчур выпуклого лба, воодушевленно и в то же время с огромным облегчением сообщил мне, беснующемуся возле входа в хирургическое отделение, о том, что:

«Позвольте поздравить Вас, Юрий Николаевич! Операция прошла успешно, с Вашей женой еще работают, но опасности уже нет. А у Вас девочка и мальчик! Вес патологически мал — не мудрено, все-таки прогнозируемая двойня. Марина не шутила с нами на столе, а мы не стали принимать тяжелые решения, дали ей шанс, но на будущее, пожалуйста, имейте в виду… Ей ведь не рекомендовано…».

Да-да, конечно, я все понял и… Бесконечно рад!

Неужели я все и сейчас прекрасно помню, до мельчайших теперь уже никому не нужных подробностей? Акушер ведь именно ее, дочь, тогда выделил первой! Почему? Из-за времени появления на свет — выскочила раньше брата, просунулась без очереди, спешила на распродажу или на встречу к своему сбрендившему тогда от счастья отцу, или из-за хрупкого «тоннажа» — маленькая весовая категория ввиду наличия по соседству крохотного родственничка, или все же из-за ее половой принадлежности, мол, он врач, мужчина, а она девчонка, малюсенькая женщина, которую нужно по всем правилам, установленным в этом несправедливом мире, пропускать вперед? Или из-за того, что она красавица, умница, восхитительная и обворожительная малышка, которая от всей своей крохотной души улыбнулась ему тогда, тем самым выторговав себе первенство появления на свет. Не знаю! Хрен его теперь поймет! Но в голове по-прежнему звучит то сообщение:

«У Вас дочь… У Вас дочь… У Вас дочь…».

— Родной?

Жена, открыв пассажирскую дверь, протягивает мне большой бумажный стакан с парующим кофе. Устал ждать, пока она добудет это общепитовское, наверняка автоматное, пойло.

— Спасибо, — забираю тару и слежу за тем, как Марина усаживается в свое кресло. — Почему так долго? Ты грабила банк? Заложники? Полиция? Твой адвокат в пути застрял, у случайных свидетелей в твою пользу показания снимал? Большой залог, родная?

— Там просто была большая очередь. Успокойся, Юра. И я, если честно, немного заблудилась на обратном пути. Сто лет не была здесь. Некого было встречать. Позволишь? — направляет ко мне руку, чтобы взять свой стакан.

Молча передаю и утыкаюсь взглядом в лобовое стекло. Больше… Пока… Мне нечего любимой женщине сказать.

Приоткрыв пластиковую крышку, жена интеллигентно обнюхивает дымящееся содержимое, а затем прикладывается губами к закрученной картонной кромке.

— М-м-м, да-да, — облизывается и мило улыбается. — Юрочка, ты знаешь, кофе здесь не плох. Очень неожиданно, как для аэропорта.

Хмыкаю и откинувшись на подголовник с отставленной рукой, зажимающей горячий стакан, поднимаю к небесам глаза.

— Это ведь навсегда, леди? — шепчу куда-то вверх, в потолок своей машины. — Она возвращается домой на долгий срок? Навечно?

— Я настояла на постоянном проживании, она не стала возражать, сопротивляться. Похоже, выбора у нее нет. Все кончено, развязаны семейные узлы и потом, она там совсем одна, а здесь все-таки мы, ее семья, ребята, племянники, мать, отец…

— С ним все? — обрываю и резко перевожу взгляд на пассажира. — Порадуй меня, Марина. Одно твое положительное слово или утвердительный кивок, и я буду счастлив как никогда. Вру-вру! Со дня нашей свадьбы это будет второе радостное событие… Не-а! Опять брешу. Пожалуй, с рождения внучат! Тогда, м-м-м, третье? Итак, леди, да или нет?

— Да, — опустив глаза, спокойно отвечает.

— Развод оформлен? — шиплю и понижаю тон. — Официально? Как положено? По закону? Еще разок скажи, что «да»!

— Это важно? Она ведь…

— Свободна? — усиленнее транслирую надежду в голосе.

— Наташа разведена, Шевцов. Все! Там конец! А вот ты, родной, драматизируешь ситуацию так, словно мы вытаскиваем ее из рабства.

— Хорошо, что у них не было детей, — громко выдыхаю и прикладываюсь к своему стакану, прикрыв глаза, отпиваю, глотаю, и еще раз повторяю. — Не было детей, не было детей. Этот факт значительно упрощает ситуацию. Но все будет! Все будет, все будет… — шепчу, как заведенный, и на финал, по-видимому, блаженно лыблюсь, как умалишенный черт.

— Родной!

— Да? — отпиваю, затем причмокиваю, раскатывая кипяток по нёбу, смакую черный кофе. — Внимательно!

— Ты сейчас радуешься, или что? Как это все прикажешь понимать? — косит глазом и поджимает пальцы на мною окольцованной несколько лет назад тоненькой руке. — У них не было детей — это ведь огромная проблема, а тебе как будто радостно.

Заводится Марина! Прекрасно, мне того и надо! Значит, мы еще с ней какую-никакую сумасшедшую жизнь живем.

— Именно! Я доволен. Да-да, я весел и слегка одухотворен, если угодно. Он и моя Наташа, это как Дед Мороз и Снегурочка. Дедушка и его внучка. Твою мать! Даже вспоминать противно. Смотри-смотри, у меня даже мурашки выступают, волосы дыбом встают, загривок гребнем выпирает. Бр-р-р-р! Похотливый иностранный старый сноб.

— Перестань, Шевцов, — шипит жена. — Это как-то подло! Ты ведь ее отец… Мы сейчас говорим о дочери и ее бывшем муже.

— То-то и оно, Марин. Моя дочь жила не с мужем, а с отцом. С отцом! Естественно, не родным! — несколько раз бью раскрытой ладонью по рулевому колесу. — Сколько ему там стукнуло? Шестьдесят? Шестьдесят с копейками? Это же…

— Замолчи, — шикает и хлопает сжатым кулачком по бардачку. — Закрой рот, Юра.

— Она спала со старым хрычом, у которого… Господи! Куда он, вообще, лез, и на что, в конце концов, рассчитывал? Все закономерно и очень предсказуемо. В два раза старше! В два, гребаных, раза, Марина! Вдумайся, пожалуйста. Я терпел, даже смирился, немного сроднился, пытался даже понять этого дедка, но… Видимо, не судьба или мне чего-то аристократичного в кумпол не дано. Поэтому… Да, леди! Я охренительно ликую, что у этой пары, слишком юной девы и маразматического старца, не было детей. Ну придуши меня, если тебе, родная, от этого хоть немного полегчает, но свои безбожные слова назад я точно не возьму. Каждому овощу, читай, леди, половому возрасту и семейному положению, свой срок! Ей тридцать лет, моя любимая и уважаемая жена, а это значит, пусть ищет подходящего своему веку жеребца, чтобы этот конь сделал маленького жеребенка и у него еще остались силы и финансовые средства довести малютку до ума. А не то, что наша дочь по своей, то ли доброте душевной, то ли еще по какой причине, изображала с этим боровиком! Это была не семья. Дань моде, уважение, почет, если хочешь, преклонение перед кумиром, почитание его огромного таланта, но… Не то! Не то!

— Что-о-о-о? — жена выпучивает глазки.

— Что слышала, леди! Еще раз то же самое повторить? — подмигиваю и, шумно втягивая жидкость, отпиваю свой кофе. — Пей, — киваю и подмигиваю, — остынет же, потом помои будут.

Вот такой я, самодур! И-и-и! Твой ход, Шевцова! Чем ответишь, моя благоразумная жена?

Марина дергает дверную ручку, но я шустрее и мудрёнее, такой себе по автоблокировке «скорострел» — успеваю щелкнуть тем ключом, который она сейчас как будто бы не ожидает. Нам нужно поговорить об этом, я должен высказать все, что за эти долбанные четыре года накопилось, пока моя красавица Наташа грела постель пердуну на десять лет моложе меня. Как представлю… Стынет, сука, кровь, а руки сами по себе в кулаки сжимаются.

— Вон она! — Марина взвизгивает и тычет пальцем куда-то вперед.

— Где?

Я ее не вижу.

— Открой дверь, Шевцов, — рычит и прыгает на кресле. — Ей тяжело. Надо помочь. Юра!

Где она? Я, правда, ее не вижу. Леди, по-моему, немного обозналась — выдает страстно желаемое за наступившее действительное. С моей Мариной так всегда!

— Родная, ты что-то путаешь, — ухмыляюсь и еще разок прикладываюсь губами к кофе. — Рейс, конечно, задержали, но среди выходящих точно нет Наташки. Сиди и не дергайся, жена. Кофе разольешь, кофейный кипяток на себя — та еще услада. На коленках будет ожоговая вава. Я бы там подул, но мы ждем дочь, а я уже не так проворен — возраст, пенсия, сам же вот только раскатывал престарелого чудака… Не уверен, что быстро штаны стяну и тебя полечу…

— Шевцов!

Отставляю в сторону свой не до конца употребленный допинг и, прищурившись, пытаюсь взглядом зафиксировать где-то на выходе из аэропорта свою маленькую дочь. Похоже, жена настолько истосковалась за Наташкой, что вообще не различает лиц, фигур, походок, тряпок, нацепленных на всех девицах среднего роста. Ей любая цыпа за свою сойдет!

— Ты выпустишь меня? — поворачивает ко мне немного искаженное женской яростью лицо. — Что за игры, Юра? Детский сад какой-то!

— Да ради бога, леди. Когда тебя повяжут за приставание к людям, я развернусь и на скорости уеду. Не стану помогать. Ты куда? Марина, стой!