Любовь Онегина к бабушке Кларе

Когда мы проходили пункт аренды оборудования для ныряния, Гарик замедлил шаг. Он шёл, повернув голову назад, будто что-то упустил. Мама сейчас же сообразила и произнесла ясно и безапелляционно, что серфер на море – дело опасное, особенно для тех, кто не привык. «Тут тебе не Чёрное море, – заявила она, – наше Средиземное – непредсказуемо, и волны в нем высокие, – произнесла она, не обращаясь ни к кому конкретно. – Вот нырять – это другое дело, – сменив тон, продолжала мама. – Кто нырять умеет – это везде одно и то же».

Мама указала рукой на станцию. «Бобик пойдёт с тобой», – без колебаний добавила она. Мама достала из кошелька купюру и быстрым и решительным жестом протянула мне. «Не беспокойся, это недорого стоит», – бросила она в сторону дяди Гарика и подтолкнула меня тихонько в спину, чтобы я пошёл первым.

Я ещё не умею нырять, но, когда мама возвращается с ныряния, она со всеми приветлива, у неё замечательное настроение и от неё исходит солёный и свежий запах моря. Мама в восторге от рыбок и от растительности в воде, один раз даже привезла фотографии, которые кто-то снимал под водой. На снимках рыбы устроили вечеринку. Они водили хороводы, весёлые и жизнерадостные, а их плавники беззаботно развевались в воде, как разноцветные бальные платья.

Дядя Гарик коротко кивнул. Он не терял времени. «Так ты идёшь со мной?» – он тут же обратился ко мне, будто ища поддержки, и я подумал, что он, наверное, не уверен, что разберётся там на иврите с ребятами на станции. «Я недолго», – добавил он.

«Да, конечно», – ответил я. Мне тоже хотелось поддержать дядю Гарика. Кроме того, я люблю море, а остальное мне не важно. Я плаваю и плещусь в воде. Солнечные лучи преломляются в волнах так, что пена становится белой-белой. Волны брызжут и играют со мной: они подбираются к берегу и тут же убегают, их и не поймаешь.

Парни, которые работали на станции ныряния, были не израильтянами и даже не говорили на иврите. Судя по цвету волос, они приехали из Скандинавии или из Шотландии. Они были молодыми, стройными, с красивой осанкой, и сразу бросалась в глаза гибкость и выносливость их тел. Загар у них был такой, каким израильтяне не загорают: загар светлой белёсой кожи, которая сначала розовеет, краснеет на солнце, потом становится бордовой и только потом принимает бархатный коричневый оттенок. Их волосы побелели настолько, что были похожи на люффу, которую папа покупает на рынке в качестве мочалки для душа.

«Спортивные ребята!» – произнёс дядя Гарик восхищённо. Он тоже заметил, но цвет загара он различить не мог – он ещё слишком мало времени в Израиле.

Парень у стойки с оборудованием обратился к Гарику по-английски, и Гарик посмотрел на меня. Но я тоже не понял, из-за акцента. Однако не это было важно. Парень повернулся к нам спиной, чтобы взять ласты, которые лежали за ним, и повернул к Гарику голову. Он посмотрел вниз, Гарику на ноги, и произнёс по-английски почти про себя: «Тридцать девять – сорок или сорок один – сорок два…» Гарик ничего не ответил, только посмотрел на свои ноги. Я тоже опустил глаза и увидел, что ступни у него маленькие, но словно выточенные из камня, жилистые и с выпуклыми мышцами.

Гарик не успел ничего сказать, как парень протянул ему небольшие ласты, которые, видимо, были предназначены для женщин. Он напоминал продавщицу в магазине, которая знает на глаз, какой размер брюк нужен покупателю.

Гарик осторожно натянул ласты и сказал: «Они должны сидеть точно, иначе пропускают воду и нога становится тяжёлой». Я не понял, как же это точно, если такой интервал между размерами, но промолчал. Гарик тоже молчал. Это было для него событием, и он был взволнован.

Он приладил маску и зашёл в воду, задом, так, как всегда заходят в ластах. Я помахал ему рукой, и он исчез в воде.

Все вокруг громко говорили и смеялись, и никто не обращал на меня внимания. Небо было очень синим, ясным и большим. Облака тихонько плыли по нему и, как старые приятели, махали мне сверху. Далеко-далеко на краю пляжа был виден порт. Расплывчатый, он возникал из утреннего тумана – индустриальное чудовище, огромное и таинственное.

Сейчас мне не хотелось заходить в воду. Я сидел на песке и смотрел, как море движется и над его поверхностью нет никакого намёка на дядю Гарика. Таким образом я тоже путешествовал там под водой вместе с дядей Гариком. Я смотрел на разные растения и на живые существа, которых нет даже в самых глубоких реках России. Солнце нежно гладило поверхность воды, укачивая и успокаивая её, и как бы охраняло дядю Гарика сверху.

Я подумал, что, может быть, мама преувеличивает насчёт опасности серфинга в море, если дядя Гарик так это любит: море сегодня было спокойным. Принято считать, что лето кончается к праздникам, но как раз в праздники, когда жара спадает, море – самое лучшее. Оно спокойно и приветливо, волна пенится, но не бьёт больно и жестоко, как летом, так, что кажется, что море – существо живое, сильное и властное, а я против него тщедушен и слаб. Пляж пустеет, уже нет огромных семейств, которые едят арбузы и бросают корки и полиэтиленовые пакеты вокруг, так что потом они всплывают в воде, как мёртвые медузы.

Я подумал о лодке и о серфере дяди Гарика, которые он сам построил. Он чинил их и следил, чтобы не испортились, лёжа на антресолях в течение длинных зимних месяцев, ведь лето в России такое короткое!

Стало жарко, и я не заметил, как прошло время. Дядя Гарик вышел на берег, мокрый и гладкий от воды, он весь блестел от моря и солнца. Его лицо светилось точно как мамино, когда она возвращается из заплыва. Он довольно вздохнул, наклонился ко мне – прохладная вода приятно потекла на меня – и поцеловал меня, не знаю, от наслаждения или чтобы поблагодарить меня, будто я сделал для него что-то важное.

Мы сдали маску и ласты и отошли от станции. По дороге, издалека, я увидел папу. Он лежал на подстилке и читал свою книгу по философии искусства.

«А где Тина?» – спросил дядя Гарик, когда мы подошли.

Папа оторвал голову от книги и указал далеко в глубь синевы. Через некоторое время я разглядел там маленькое белое пятнышко.

«Вот она! Вот она!» – указал я по направлению так, чтобы дядя Гарик тоже увидел. Я же знал, что он не различит маму в огромном синем пространстве, но когда мама плывёт, всё её тело прыгает вверх и вниз, и белый кусочек попки выглядывает из-под купальника, поблёскивая на синем, как капелька пены, которая оторвалась от волны и играет в одиночку.

11. Горбушка

Гарик указал на дно своей сумки. Я посмотрел вовнутрь, но ещё перед тем, как что-нибудь увидеть, почувствовал запах хлеба. На пляже, у воды, запах моря и ветер затмевают всё, но всё-таки я почувствовал запах, сильный, насыщенный. Горбушка чёрного хлеба, лежавшая на дне сумки дяди Гарика, была того же сорта, который бабушка Клара покупает в магазине у Олега, недалеко от дома. Плотный хлеб темно-серого цвета, и каждый ломоть в несколько раз тяжелее того воздушного, который мама приносит из супермаркета.

Конец ознакомительного фрагмента.