Любовь перевернет страницу

– Я – Алина. Приятно познакомиться. Что будем делать сегодня?

Алина запустила пальцы в мои волосы и приподняла их. Я посмотрел себе в глаза и, не задумываясь, ответил:

– Меня бросила жена. И сегодня у нас последняя встреча. Сделайте мне что-нибудь, что принесет удачу.

Выражение лица Алины медленно изменилось: глаза округлились, а уголки губ поползли вниз. Но она тут же взяла себя в руки и живо ответила:

– О, вы попали туда, куда нужно. Готовы на эксперимент?

Я кивнул.

– Отлично! Положитесь на меня – удача вам гарантирована!

По моим волосам стекала теплая вода, я расслабился, но сказанные так просто слова «Меня бросила жена» вызвали во мне тревожный перелив. Я дернулся.

– Не горячо? – спросила Алина.

Я отрицательно покачал головой и закрыл глаза.

Должно быть, фраза прозвучала жалко, я выставил себя жертвой, но не это тогда меня волновало. Никогда раньше я не думал, что именно те три слова могут встать в мое цельное предложение, и никогда раньше я не думал, что скажу такое о самом себе.

В нос ударил сладкий запах шампуня, и я услышал, как тихонько напевает себе под нос склонившаяся надо мной Алина.

Уже через пастора часа я сидел на облупившейся широкой скамейке в центре Петербурга. Вера задерживалась, и я решил ждать ее в одном их тех мест, где в моих запутанных мыслей часто я находили тот свободный конец, за который нужно было тянуть, чтобы размотать клубок. Передо мной изящно изогнулась сакура. Когда-то покинувшая родные края, она теперь росла посреди небольшого сада Петербурга, каждую весну волнуя любителей природы и красоты.

Притягивая хрупкие ветки дерева к лицам, молодые парочки фотографировались на его фоне. Нарядные подружки позировали поочередно, приподнимаясь на носках к порозовевшим кистям. Компании мальчишек ощупывали ствол и поднимали любопытные взгляды. Проходящие мимо замедляли шаг и, поддаваясь всеобщему воодушевлению, улыбались.

Как, должно быть, хорошо было быть тем деревом – одним своим присутствием, своим видом оно давало людям шанс увидеть жизнь иначе – как короткую вспышку, ослепляющую череду наших дней. Когда на ветки назывались нежно-розовые лепестки, колышущиеся на петербургском ветру, горожане приходил к дереву, и в их глазах загорались огоньки. Как дети, они любовались цветами, запрокинув головы к небу. И даже дождь не мог смыть тягу к совершенству – под раскрытыми зонтами пробегали слова: «Какая красота!».

Как, должно быть, хорошо было быть тем деревом – быть пристанищем для ищущих пусть даже мимолетного покоя среди городской пыли, быть символом сжимающей сердце красоты и оставлять в этом сердце легкий, как и сами лепестки, след, напоминающий о том, что, не смотря ни на что, жизнь все еще продолжается, но все же она не вечна.

Я задумался: какой след я бы мог оставить в сердце моей Веры? Сравнивать меня с воздушными нежными лепестками было нелепым. Грубая подошва, впечатавшаяся так, что след и с приличного расстояния отчетливо заметен – вот, что, наверное, могла бы сказать в те дни моя жена. Многое в нашей совместной жизни я делал неправильно, ошибочно, и не все ошибки, перечеркнутые кричащим красным, можно исправить, не все страницы можно вырвать и переписать заново.

– Вот ты где! – появилась передо мной Вера. – А я тебя и не узнала сразу. Ну ты даешь… Неожиданно!

Я живо поднялся и, вскинув руки, коснулся своих шелковистых после прикосновения мастера волос. Выбеленные словно припудренные снегом концы их все еще сильно пахли.

– Говорят: хочешь изменить что-то в жизни – начни с прически. Глупое, да? Но слегка изменить внешность мне показалось хорошей идеей.

– Слегка? Да у тебя половина головы белая! – Вера придвинулась ко мне ближе и понюхала меня. – А тебе идет, это так по-молодежному! Мне нравится.

– С трудом верили, что мне – двадцать семь, а теперь, видимо, вообще за подростка сойду. Уже переживаю: пустят ли меня на границы без доверенности от родителей?

Моя жена засмеялась, протянула руку к моим волосам и дотронулась до них. Этот маленький жест, который раньше я принимал как должное, смутил меня. Могло бы так случиться, что я в последний раз чувствовал ее прикосновение к моей голове.

– Тебе правда идет. Никогда бы не подумала, что ты на такое решишься!

Я посмотрел на жену прямо и сказал:

– Ты тоже сегодня другая. Я всегда думал, что тебе будет хорошо с сережками.

Она сказала «Спасибо», а меня это сильно укололо. Сколько я знал Веру, она носила украшения только на шее и руках. Той зимой я предложил ей:

– Давай вместе проколем уши и купим одинаковые серьги. Так делают все молодые парочки!

– Ты проколешь уши? Будешь ходить с серьгами? – не поверила мне моя жена.

– А что такого? С тобой же. С такими же, как у тебя. Уверен, что-нибудь небольшое на тебе будет здорово смотреться.

Она не поддалась моим уговорам, сказала, что еще подумает. А потом, сидя на кровати своей комнаты в квартире родителей, где я переживал расставание с Верой, я увидел фотографию, которую она отправила Герману со словами благодарности. Он вручил ей серьги как прощальный подарок перед самым его отъездом, и теперь они украшали мою жену.

Внезапно подул ветер, и поднявшиеся с песчаной земли пылинки, на которой мы вдвоем стояли, замельтешили в воздухе. Верой и я одновременно отвернулись от воздушного потока и прикрыли лицо руками. Я сделал шаг в сторону, и тогда мое плечо коснулось руки жены – я почувствовал ее тепло.

– Ну что, идем? – спросил она, моргая.

– Идем, – ответила я.

Прежде чем нам удалось уединиться в одном из кафе города, мы побродили по улицам. В заведении, где мы запланировали встретиться, громко играла джазовая музыка – это было слишком для обрамления разговора двух расставшийся месяц назад людей, которым предстояло отойти друг от друга еще дальше, на еще более долгий срок. Мы набрели на скоромный ресторан, но свободные места были только на террасе; не успели мы сесть, как внезапно полил дождь.

Прикрываясь ладонью от стекающей с волос воды, я свернул на скромную улицу и потянул Веру за собой. Передо мной засветились яркие фонарики. Тогда я поднял голову и увидел стеклянную дверь. Внутри было по-уютному светло, но не ярко, на полках вдоль стен лежали книги и журналы. Я кивнул Вере, а она мне в ответ.

Колокольчик возвестил о нашем приходе. Мы прошли вглубь зала с высокими потолками и плюхнулись в широкие кресла.

– Останемся? – спросил я.

Вера утвердительно хмыкнула. Дымчатый свет ламп отбрасывал на ее лицо нечеткие тени. Нежными волнами они касались ее щек и губ, тянулись к глазам, в которых я узнал прежний озорной блеск – тот, что я видел в ней в дни нашего детства.