Любовь по правилам и без

— Уверена, что хороший? Тёть Лен, ты с Егором парой слов обменялась, и знакома пять минут.

— Уверена, — отрезала тётя. И добавила: — Почти уверена. Дерьмо — оно всегда пахнет. А этот… видно, что нормальный мужик. Глаза добрые у него, без опасной придури.

— А есть безопасная придурь? — фыркнула, и начала расставлять по столу чашки с блюдцами.

— У каждого мужика есть придурь. Без придури — не мужик! — заявила тётя авторитетно. — Если так хочется допросов, то давай, принимайся рассказывать.

— У нас ничего нет. Сосед наш, дом снял поблизости от твоего старого коттеджа. Вот и познакомились. Дружим.

— Ну-ну, дружите, — расхохоталась она. — То есть, просто друг смотрит на тебя как оголодавший волк на овечку, а ты этого «друга» познакомила с дочкой и привела в семью? Это и есть современная дружба? От такой дружбы через пару месяцев пузо на глаза, глядишь, полезет.

— Тётя!

— Ой, варенье, — пискнула довольно Катя, залезла с ногами на стул, и пальцем потянулась к розетке со сладостью.

Следом на кухню вошел и Егор. Трость он оставил в коридоре, и сейчас его хромота стала намного заметнее.

Интересно, что же с ним случилось? И вообще хотелось бы узнать о нем побольше. Странно, я не из молчаливых, и вообще та еще болтушка, да и профессия обязывает — умею разговорить практически любого человека! Иногда к нам на радио звонят такие люди, которые и не надеются попасть на ведущего и в эфир. Смущаются, двух слов связать не могут. Приходится их раскрепощать, настраивать на нужный лад.

Я умею. Но с Егором почему-то стесняюсь проделывать эти трюки. Вдруг по носу меня щелкнет? Вдруг отвернется? Я… не хочу его терять.

Собака на сене, блин.

Зато тётя Лена не страдает лишней скромностью. Мы расселись за столом, и тётушка ринулась в атаку, отбросив все политесы и вежливость. В своем репертуаре.

— Ох, жаль, что ты так рано лишился родителей, — покачала тётя головой на слова Егора о смерти родителей.

— Да, жаль. Они молодые еще были, могли бы и пожить подольше. Мы, старшие, взрослые уже были, когда родители погибли. Помним их хорошо. А вот младшие братья совсем маленькими были, так и не успели их узнать — ни мать, ни отца. Жаль.

— И сколько у тебя братьев?

— Пять. Всего нас шестеро.

— Ого! — тётя округлила глаза, и фыркнула: — Силён ваш отец был! Уважаю! Это ж надо — шесть пацанов настругал. Что ж ни одной сестры-то нет?

— Вы как моя тётя. Она тоже сокрушалась, что родители сестру нам не родили. Но что уж теперь.

— Шесть братьев, — повторила тётя Лена неверяще.

— Мам, а ты мне братика обещала, — решила напомнить о себе Катя.

Услышали её все.

— Будет тебе братик, — ответила за меня тётя Лена. — Подожди немного. Может, и не один братик будет, а много. Некоторые только братиков и могут делать. Генетика!

— Тёть Лен, — зашипела я гадюкой, но та снова довольно хохотнула.

Егор тоже выглядит подозрительно довольным.

Все всё поняли. Все, кроме Кати, которая пожала плечами, и потянулась за еще одним чебуреком.

15

— Ну и чего ты хмуришься? Морщины появятся, не куксись, — ущипнула меня тётя, вздохнула, и приобняла. — Ох, Настюшка, ну что ты? До сих пор козла своего забыть не можешь?

— Тёть… — вздохнула.

Мы в гостиной. Дверь открыта, нам видно кухню. Егора от «черной» работы мы избавили, но пару чебуреков он все же слепил под чутким руководством Кати. Дочка теперь корпит над партией, которая скоро отправится в морозильную камеру, скрепляет края теста ножичком-солнышком. Егор сидит рядом с дочкой. Болтают. А мы с тётей наблюдаем за ними из другой комнаты.

— Что — тёть? Радоваться нужно, а не грустить. Вон, Катюха у тебя ожила, наконец, а то тенью же ходила из-за своего папаши дебильного. Чего сопли развесила, Настасья?

— Виктор…

— Дурой будешь, если вернешься, — припечатала тётя, по привычке меня перебивая. — Что, до сих пор любишь?

Люблю ли я мужа?

— Не знаю, — ответила честно. — Столько лет вместе… Тёть, ну вот как так? Не понимаю я! Думаю, целыми днями только и делаю что думаю, и не понимаю. Мы же с Витей не дети давно, уже не живем порывами. Вот как он на другую мог залезть, забыв про семью?

— Да дерьмо он!

— Ладно бы полюбил её, это больно, но хоть понятно. Знаешь, мне было бы менее обидно, если бы он из-за любви меня предал, семью развалил. А Виктор же… Боже, не понимаю! Ни любви у него к Наташе, ни уважения. Тогда ради чего всё? Я же говорила с ним, — потёрла глаза устало. — Спрашивала. И он представляешь, сказал что его испугало то, что я — на всю жизнь! Мол, кризис среднего возраста у него, и я должна это понять и простить. На терапию походить с ним, и снова жить вместе.

— Ты, надеюсь, не собираешься снова в это говно наступать?

— Не собираюсь. Может, если бы Витя увлекся другой, но одумался — я бы согласилась на эту терапию, и попыталась бороться за семью. Увлечение я бы поняла. Но он Наташей не увлечен, он её просто пользовал, потакал своим извращениям, о которых я не знала. И ради вот этого, чего-то животного, он семьей рисковал? Я не понимаю, а потому — нет, тёть, не вернусь я к нему. Да и забыть не смогу! Слышала ведь их игрища, и видела. Такое из памяти не стереть, всегда тошнить будет. Но как же мне больно! Ты бы знала, — уткнулась в тётино плечо, как бывало в детстве.

— Ох, милая. Месяц держалась, и накрыло?

— Ага, — всхлипнула я тихо. — Я о Кате думала, ею занималась. И вот: чем лучше моей дочке, тем хуже мне. Гадко это прозвучало.

— Ой, да брось. Ничего, Настя, полегчает, отболит. Это только в кино бывает, что одна любовь, да на всю жизнь. А в жизни-то оно по-другому, и на уроде этом свет клином не сошелся.

— Тёть, хватит Виктора оскорблять.

— Защищаешь его?

— Я бы с дерьмом и уродом столько лет не жила, и ребенка такому бы не родила. Не хочу, чтобы ты про Виктора гадости говорила.

— Ладно, — вздохнула тётя. — Но он никогда мне не нравился. Не пара он тебе. А к этому хлопцу присмотрись!

— К Егору?

— Отличный мужик. Не хитросделанный жучара, как твой ненаглядный Витюша, а основательный. Но ой какой непростой!

Это Егор-то непростой? Да у него что на уме, то и на языке! Более простого человека я не встречала!

— Не смотри так. Говорю — непростой, значит непростой, — правильно истолковала мой вопросительный взгляд тётушка. — Я людей хорошо читаю, сама знаешь. Когда я ошибалась?