Любовь покоится в крови

– Простите, сэр, я не знаю, сэр…

– Но вы должны это знать. Подумайте, мой юный друг. Вы не слишком обращаете внимание на природу, верно?

– О, да, сэр.

– Вы вообще ее не замечаете. Для вас она не более чем фон, обрамляющий вашу собственную личность.

– Да, да, я понимаю, сэр, – поспешил согласиться Симблфилд.

– Боюсь, что нет. Хотя кто-то в этом классе, возможно, понимает.

Ученики сразу оживились. Послышались возгласы: «Я понимаю, сэр!» «Только такие олухи, как Симблфилд, могут этого не понять». «Это как, например, вы идете на прогулку, но не замечаете деревьев». «Сэр, а зачем нам нужно читать Вордсворта?»

– Тихо! – грозно воскликнул мистер Матисон. Ученики замолчали. – Короче говоря, именно так Вордсворт отказывается воспринимать природу.

– Вордсворт – старый козел, – раздался шепоток.

Мистер Матисон, нахмурив брови, мрачно окинул взглядом комнату, но, решив, что не следует обращать внимания на наглеца, продолжил:

– Иными словами, для Вордсворта природа – нечто большее, чем просто фон.

– Сэр!

– Да?

– А правда, что Вордсворту чуть не отрубили голову во время Французской революции?

– Нет, он побывал во Франции уже после революции. Так вот, как я сказал…

– Сэр, почему во Франции отрубают голову, а в Англии – вешают?

– А в Америке – сажают на электрический стул?

– А в России – расстреливают?

Ученики дружно загалдели. «В России не расстреливают, болван, а рубят голову топором!» «Сэр, это правда, что когда человека вешают, у него после смерти еще долго бьется сердце?» «Ну, ты и осел, Бэгшоу». «Что за чепуха: как человек может быть мертв, если у него бьется сердце?»

Матисон ударил кулаком по столу:

– Еще одно слово, и я сообщу о вашем поведении заведующему пансионом!

В классе мгновенно воцарилась тишина – это было безотказное средство, когда следовало установить порядок. В Кэстривенфорде попасть на заметку заведующему пансионом считалось серьезным проступком.

– Превосходно, – произнес мистер Матисон, – а теперь вернемся к нашей теме. Симблфилд, что, по-вашему, имел в виду Вордсворт, говоря про «мелодию людскую, печальную, без грубости»?

– О, сэр… – Это испытание было явно непосильно для его скромного ума. – Я думаю, он имел в виду… если мы возьмем, например, гору, или птицу, или что-нибудь такое…

К счастью для Симблфилда, пытавшегося сказать хоть что-то вразумительное при полном молчании остального класса, продолжать ему не пришлось: именно в этот момент в комнату вошел директор. Ученики торопливо вскочили с места, загремев стульями и хлопнув крышками столов. Директор редко появлялся в классе во время урока, и они терялись в догадках, какое из их недавних прегрешений могло послужить причиной столь неожиданного визита.

– Садитесь, джентльмены, – благожелательно промолвил директор. – Мистер Матисон, можете уделить мне пару минут?

– Конечно, господин директор, – ответил тот и повернулся к ученикам: – Продолжайте читать, пока я не вернусь.

Они вышли в коридор. Это было пустое и гулкое помещение с неровным полом, к тому же довольно плохо освещенное. Изначально учебный корпус строился для других целей, и когда-то в нем располагалась психиатрическая лечебница – факт, на котором не одно поколение учеников оттачивало остроумие. Зато по сравнению с классными комнатами в нем царила приятная прохлада.

– «Aequam memento rebus in arduis servare mentem» [3] , – бубнил мистер Харгрэйв в соседней комнате, – вовсе не означает «Не забывай держать месячный запас воды для сухих дорог», и только такой болван как вы, Хьюит, мог предположить, будто Гораций сочинил столь идиотский стих.

– Как прошла вчерашняя репетиция, Матисон? – спросил директор.

– Неплохо, господин директор. Думаю, у нас получится хороший спектакль.

– Никаких недоразумений и проблем?

3

 Старайся сохранить присутствие духа и в затруднительных обстоятельствах (лат.). – Гораций. Оды. II, 3.

– Нет. Вроде все в порядке.

– Ясно.

Директор помолчал, прислушиваясь к тому, что происходило в классе: шум голосов там то накатывал как волна, достигая полного крещендо, то вдруг обрывался после чьего-то испуганного окрика, призывавшего к тишине. Он прижал указательный палец к нижней губе.

– Та девочка, которая исполняет роль Екатерины, – произнес он. – Что вы о ней думаете?

– Хорошая актриса, – ответил Матисон.

– Я не в этом смысле. Что вы думаете о ней?

Преподаватель замялся:

– Честно говоря, господин директор, мне она кажется весьма привлекательной особой.

– Что ж, спасибо за откровенность. Дело в том, что вчера вечером она вернулась домой крайне взволнованной, и мы не можем понять, что с ней произошло.

– Во время репетиции она выглядела спокойной, – заметил Матисон. – Разве что очень жизнерадостной.

– Прекрасно. Рад это слышать. В какой-то степени это снимает с нас ответственность… А вы не в курсе, есть ли у нее… отношения с кем-нибудь из мальчиков?

– Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что с Уильямсом.

– С Уильямсом? Каким? У нас полно Уильямсов.

– С Дж. Х. Уильямсом, господин директор. Из старшего класса. Он играет Генриха.

– Ах, да, конечно. Пожалуй, мне надо с ним побеседовать. Кстати, генеральная репетиция состоится сегодня вечером?

– Да, сэр.

– Я постараюсь прийти, – пообещал директор, – если смогу выкроить время.

Попрощавшись с начальством, Матисон вернулся обратно в класс, чтобы вдалбливать метафизические рассуждения Вордсворта в пустые головы своих учеников, а директор нанес визит школьному привратнику и попросил направить к нему в кабинет Дж. Х. Уильямса, как только тот закончит утренние занятия.

Войдя в старший класс за десять минут до окончания последнего урока, Уэллс, школьный привратник, услышал, что мистер Этеридж объясняет своим подопечным основы демонологии и черной магии. Уэллса это не удивило. Мистер Этеридж был одним из тех старых оригиналов, которые часто встречаются в престижных школах Великобритании и живут в них достаточно долго, чтобы со временем получить негласное право преподавать все, что заблагорассудится. Мистер Этеридж питал склонность ко всему необыкновенному и эзотерическому: в числе его последних увлечений были йога, монах Ноткер Заика, затонувшая Атлантида, творчество одного малоизвестного поэта восемнадцатого века Сэмюела Смитерсона и художественные достоинства американского блюза. Не было такого ученика, кто ушел бы из его класса без основательных, но абсолютно никчемных знаний о каком-нибудь темном и запутанном предмете, который интересовал мистера Этериджа в данный момент.