Любовь - только слово
Шрифт:
Глава 10
Четверг, двенадцатое января 1961 года. Я свободен всю вторую половину дня, но я не еду во Франкфурт, чтобы встретить Верену, так как она появится лишь четырнадцатого. Я еду во Франкфурт на Кестельштрассе, расположенную южнее Майнса, чтобы побеседовать с Геральдиной. Я сообщил ей об этом по телефону.
— Фрау Ребер нет. С вами говорит фрау Беттнер, хозяйка квартиры. Что вы хотите?
— Я охотно объяснил бы это фрау Ребер сам. Или ее дочери.
— Ее дочь лежит в кровати. Она не может подойти к телефону. А фрау Ребер нет дома, я вам уже объяснила, молодой человек. — Голос звучит резко, жестко. —
— Я благосклонно прошу передать Геральдине, что приду к ней в четверг около трех часов дня.
— Ей не разрешены посещения.
— Я ненадолго.
— Хорошо.
Телефонная трубка повешена.
Все, начавшееся однажды, так и продолжается.
Это двенадцатое января — темный день с сильными порывами ветра. Люди идут, наклонившись вперед, мокрый снег ударяет в их сумрачные лица, водители машин нервничают. Мопед едва не сбивает меня, когда я пересекаю мост Фриднесбрюкке.
Дом, в котором сейчас проживает Геральдина, старый. Квартира находится на четвертом этаже. Звоню. Открывает мне миниатюрная дама и недоверчиво изучает меня.
— Простите за вторжение, Геральдина сказала мне, что ее мать сняла здесь на некоторое время квартиру. Я очень благодарен вам за то, что вы заботитесь о Геральдине в отсутствие ее матери, потому что…
— Что значит — она сняла квартиру? Она сняла комнату. Проходите вперед. Здесь темно. Лампочка перегорела.
Это типично для Геральдины. Она всегда врала, всегда преувеличивала.
Фрау Беттнер открывает одну из дверей.
— К вам пришли, фрейлейн! — Она пропускает меня. — Чай сейчас принести?
— Да, пожалуйста!
Это голос Геральдины. Через секунду я вижу ее. Кровать Геральдины стоит у окна. У нее слишком яркий макияж, она одета в черную кружевную ночную рубашку. (Где же гипсовая повязка?) Она сидит в кровати на высоко поднятых подушках. Перед кроватью стоит стол, празднично накрытый на две персоны. Цветы, разноцветные салфетки. Дешевый фарфор. Поднос с песочным тортом. Сигареты…
Дверь за мной закрывается.
Геральдина улыбается. У нее бледное лицо, впалые щеки, но выглядит она лучше, чем я думал.
— Привет, — говорю я.
Она еще улыбается, но слезы уже бегут по ее щекам. В окно я вижу церковь, кладбище, огромное серое каменное здание, похожее на ящик (это, может быть, неврологическая клиника), позади грязный серый Майн.
— Оливер, — говорит Геральдина. И еще раз шепотом: — Оливер…
Она протягивает руки.
Рот ее открывается. Я наклоняюсь и быстро целую ее.
Получается так: я хочу быстро поцеловать ее, но она крепко обхватывает меня, губы ее присасываются к моим, и поцелуй получается долгим. Она закрыла глаза. Дыхание ее учащено. Я не закрываю глаза и смотрю на неврологическую клинику, церковь и серый Майн. Это самый неприятный поцелуй в моей жизни.
Наконец это закончилось.
Геральдина вся светится.
— Оливер! Я так рада! Всему! Я поправилась невероятно быстро, врачи говорят, что это просто чудо! Позвоночник сросся как нужно. Гипс уже сняли. Смотри! — В следующее мгновение она снимает с плеч ночную рубашку. Груди ее дрожат. В глазах Геральдины появляется знакомый мне безумный блеск. — Погладь их… Поцелуй их…
— Эта Беттнер может появиться в любой момент…
— Только один раз… быстро. Пожалуйста, пожалуйста. Ты знаешь, как я ждала этого…
Я целую груди. Она стонет. В эту минуту снаружи раздаются шаги. Я едва успеваю плюхнуться в кресло.
Геральдина натягивает одеяло до самого подбородка. Входит фрау Беттнер, приносит чай, ставит чайник, не говоря ни слова, бросает на меня злой взгляд и уходит.— Что с ней?
— Не с ней! С тобой!
— Что?
— Губная помада на лице у рта. — Я провожу тыльной стороной ладони по лицу. Ладонь становится красной. Геральдина смеется.
— Садись ко мне.
— Послушай, я не хочу скандала…
— Всего лишь сядь ко мне. Подержи мою руку. И ничего больше. Я бедная плутишка. Я бы ничего не смогла. У меня все болит… Иди же!
Сажусь на кровать. Наливаю в чашки чай. Держу ее руку. Она не отрываясь смотрит на меня. Я стараюсь изо всех сил не смотреть на нее. Мокрый снегопад на улице усиливается. Хочу протянуть ей чашку.
— Оставь! Это я уже могу и сама. Смотри! — Она показывает, насколько она в состоянии самостоятельно держать чашку. — Я уже могу стоять и ходить, сама наклоняться. Но вот бегать пока не могу.
— Как прекрасно, Геральдина!
Я не выдерживаю ее взгляда, улыбаюсь и осматриваю комнату, в которой стоит безвкусная мебель и фарфоровые фигурки, на стене висит картина, где изображен альпийский ландшафт. С оленем.
— Здесь у тебя очень мило.
— Брось шутить!
— Нет, на самом деле…
— Здесь отвратительно! Не говори так! Эта комната. Эта старуха! И вид из окна… Ты все это находишь привлекательным?
Глоток чая. Но поможет ли чай и дальше? Мне нужно поговорить с Геральдиной. Сейчас. Не откладывая. Сразу. Нет, не сразу.
Еще несколько минут.
Какая же ты, Оливер, трусливая собака. Такая жалкая, трусливая собака.
Глава 11
Теперь уже и она гладит мою руку, и одеяло соскальзывает вниз. Если только она свою ночную рубашку не…
Рубашка тоже соскальзывает…
— Ты думаешь о старухе, да?
— Да.
Геральдина высоко поднимает ночную рубашку.
— Она… она в любой момент может войти снова.
— Ты сладкий!
— Как это?
— Потому, что ты так обо мне думаешь.
Вниз, вверх гладит ее рука мою, вниз, вверх.
— Геральдина, разве ты не сказала по телефону, что твоя мать сняла квартиру?
— Моя мать! — Редко приходилось видеть на ее лице столько горечи.
— Что случилось? И где она вообще?
— В Берлине, у своего мужа. С Нового года.
— Но все думали, что она будет жить с тобой.
— Да, она обещала мне это. Когда я была еще в больнице. Потом она привезла меня сюда. Квартира? На какие шиши? Денег нет, мы должны экономить. — Геральдина пожимает плечами. — Ты знаешь, ее второй муж терпеть меня не может. Он посчитал, что мне вполне будет достаточно одной комнаты. Она спала на тахте, пока находилась здесь. До тех пор, пока он не заставил ее вернуться. «Тебя и так уже долго нет. Или я, или твое чучело». Телефон стоит в коридоре. Я могла слышать все, о чем они спорили. Но в Берлин она все-таки полетела! — Геральдина передразнивает свою мать. — «Сейчас тебе уже намного лучше, моя маленькая. И я могу спокойно оставить тебя на фрау Беттнер». — И добавляет уже своим голосом: — Потом еще полчаса жалоб и причитаний. Что ей следует подумать о своей личной жизни, что в настоящее время она должна быть особенно осторожна, чтобы не злить приятеля в Берлине, так как он ревнив, что они еще не привыкли друг к другу и он выходит из себя от гнева, и, наконец, поскольку мой отец поступил так…