Любовь - только слово

Бунгало на Брунненпфад находится в заросшем сорняками саду с черными цветочными вазами, увядшей травой и голыми деревьями. Выглядит все достаточно запущенным. Домики справа и слева и дальше пустые — в них никто не живет. Вся местность пуста. В конце дороги начинается черный Нидервальд. У ворот сада под номером 21 нет замка. Забор сделан из кривого тонкого штакетника. Я иду по вялой желтой траве, мимо луж, поникших подсолнухов, сломанной лейки. Высоко в облаках кричат вороны, и грязная взъерошенная кошка наблюдает за тем, как я прохожу мимо сарая. Двадцать пять минут третьего. К входной двери домика — можно даже сказать, хижины — ведут три деревянные ступени. Перила качаются.

Верена еще не пришла, думаю я и размышляю, не лучше ли подождать ее в сарае, где меня никто не увидит. Машинально нажимаю ручку окрашенной в коричневый цвет двери. Дверь отворяется. Я вижу низкий кафельный стол, на котором горят три свечи. Они стоят на блюдцах. Я подхожу ближе. Несколько дешевых репродукций (Ван Гог, Гоген, Гойя) на деревянных стенах, разломанный стул-качалка, три табуретки, сундук — на нем стоят бутылки, и за кафельным столом широкая тахта. Все в этом помещении немного отдает плесенью. Но кровать застелена свежим покрывалом и широко распахнута. В головах софы — доска. Я вижу сигареты, пепельницу и вазу со свежесрезанными астрами.

Шорох.

Я поворачиваюсь.

Передо мной стоит Верена.

На ней черные брюки, туфли без каблуков и красный пуловер. Она, должно быть, вышла из второй комнаты домика. Я разглядываю крошечную кухню с кафельным помещением для принятия душа.

— Верена!

— Тс-с-с…

Она быстро подходит ко мне, обнимает и целует. Запах плесени пропадает, разваливающийся домик становится дворцом, королевским замком.

Верена опускается на колени и устанавливает большую электрическую печь.

Вентилятор начинает тихо гудеть.

— Скоро будет тепло, — говорит она, смотрит на кровать и поднимается.

Думаю, что в первый раз в жизни я краснею.

— Сейчас закончу уборку, — говорит она. — Моя подруга страшно неряшливая… Где стоит твоя машина?

— Далеко отсюда. В Найфельде, на Езерштрассе. Как ты сюда добралась?

— На такси. Последний отрезок пути я шла пешком. Я еще вчера была здесь. Начала уборку. Сегодня мне осталось прибраться только на кухне.

Мои глаза уже привыкли к мягкому теплому свету свечей. И я замечаю проигрыватель, радио и много книг, сложенных в стопках на полу. Дешевый ковер покрывает пол.

— Ну, как тебе? — спрашивает Верена.

— Великолепно.

— Это ужасно. Но это все, что у нас есть.

— И все это замечательно.

— Барак! Но кровать чистая. И совсем новая. — Верена смеется.

— Ты ее уже опробовала?

— Сейчас же. — Она прислоняется ко мне, и я глажу ее волосы.

— Я закрыла оконные ставни. Мы должны быть осторожными. Никто не должен заметить, что дома кто-то есть.

— Дома!..

— Это наш дом, мой любимый!

Она берет мою руку и прижимает к своей груди.

С момента появления я слышу тихое постоянное тиканье. Она замечает это.

— Древесные черви.

— Что?

— Это древесные черви.

— Ах вот что. Надеюсь, что они не упадут нам на голову.

— Это зависит от нас, — говорит она и снова смеется. — Знаешь, вообще-то у нас большой повод для радости. Не только из-за домика. Моему мужу сейчас нужно работать так много, как он давно уже не работал! Какой-то проект высотного дома, который он финансирует в Ганновере. Неделями он будет возвращаться домой только вечером.

— Не готовит ли он тебе какую-нибудь западню?

— На этот раз нет. Он работает с доктором Филдингом, ты помнишь, с этим старым типом…

— …который бы охотно переспал с тобой.

— Да. Филдинг сказал мне об этом. Они должны сейчас подолгу находиться в Ганновере.

— У нас еще одна радость. Я забыл тебе сказать, что каждый четверг после обеда я не учусь.

— И в субботу вечером тоже, — говорит она.

— И весь воскресный день, — говорю я. — Нет, ты не имеешь права постоянно оставлять Эвелин одну.

— Мы не сможем встречаться здесь каждый день. — Неожиданно она начинает нервничать. — Сколько времени?

— Без четверти три.

— У нас нет времени.

— Есть.

— Ты должен идти в школу.

— Только не волнуйся так. Сейчас будет сдвоенный урок латинского языка. У идиота. У нас с тобой все время мира.

— Нет. Это совсем не так, и ты знаешь.

— Да, Верена.

— У меня для тебя подарок. Посмотри. Он лежит в кухне на столе.

Я иду в соседнее крохотное помещение и слышу, как она включает радио. На кухонном столе лежит молоток, а рядом — разбитая на пять частей маленькая пластинка, с этикеткой, на которой написано:

«LOVE IS JUST A WORD». FROM THE ORIGINAL SOUNDTRACK OF «AIMEZ-VOUS BRAHMS?» [45]

Любовь — только слово.

Она разбила свою любимую пластинку. Пластинку, текст которой — ее философия любви. Или был этой философией?

Радио заиграло громче. Я слушаю печальную и вместе с тем мужественную музыку. Медленно возвращаюсь в комнату. Верена стоит рядом с радио.

45

«Любовь — только слово». Песня из фильма «Любите ли вы Брамса?» (англ.).

— Прекрасный подарок?

— Самый лучший. Но…

— Но?

— У тебя больше нет любимой песни.

— У нас обоих. Мы найдем новую.

— Мне не нужна никакая песня. Мне нужна ты.

— Скажи это еще раз. Пожалуйста.

— Мне нужна ты.

— Такая сумасшедшая?

— Такая сумасшедшая.

— В этой хижине? Всегда лишь на несколько часов? Хотя ты и знаешь, что мне всегда придется возвращаться к нему? И что у нас нет надежды?

— Ты разбила пластинку потому, что сама не веришь в то, что надежда есть?

— «This has been the „Warsaw Concerto“. Ladies and Gentlemen, you will now hear „Holiday in Paris“, played by the Philadelphia Philarmonic Orchestra under the direction of Eugene Ormandy…» [46]

Глава 4

Мы лежим рядом на широкой тахте. Светятся красные спирали электрической печки. Тихо играет музыка. Горят и оплавляются свечи. Голова Верены покоится на моей руке, ее волосы рассыпаны по моей груди. Мы курим. Одну сигарету на двоих.

46

«Это был Варшавский концерт. Леди и джентльмены, сейчас вы услышите музыкальное произведение „Каникулы в Париже“, исполняет Филармонический оркестр Филадельфии под управлением Юджина Орманди…» (англ.).